Ушкуйники

Носок в ответ недоуменно пожал плечами, а Свид, слышавший их разговор, кисло скривился и помрачнел. Ганзейцев он ненавидел так же, как тевтонцев, поэтому с большим удовольствием перерезал бы сейчас Брамбаху глотку.

– Нам пора, херр Брамбах, – без лишних предисловий объявил Горислав купцу, который уже намеревался спуститься в трюм, где помимо прочего добра хранились несколько кувшинов доброго вина и лауданум.

– Как, вы нас покидаете?! – не столько изумился, сколько обеспокоился купец, богатое воображение которого нарисовало ему уже радужную картину дивидендов, полученных в случае удачного исхода задуманного предприятия.

– Увы. Мы обязаны исполнить приказ маршала. Вам же советую держаться ближе к берегу: где-то здесь должна курсировать одна из флотилий нашего ордена.

– Ах, как скверно… – запричитал купец, огорчившись совершенно искренне. – Вы спасли меня от верной смерти, а я не успел даже отблагодарить вас как следует. Позвольте преподнести вам хотя бы по кубку вина!

«Ну уж нет! – взбунтовался мысленно Горислав. – Нам с Венцеславом „угощения“ на тевтонском пиру хватило! А этому купчине тоже веры нет: ишь, как глазки бегают… Ей-ей, что-то недоброе задумал».

– Благодарствую за предложение, херр Брамбах, но мы и вправду торопимся, – вежливо произнес он вслух. – Времени и так много потеряно, а нас ждут. К тому же нам, возможно, придется сесть за весла, а вино, как известно, выносливости не добавляет. Мы лучше выпьем за ваше здоровье и удачу, когда прибудем на место.

– Но как же…

– Прощайте! – отрезал Горислав и жестом приказал беглецам спускаться в лодку. – Я уйду последним, – шепнул он Венцеславу. – Приготовьте на всякий случай арбалеты. Прикроете меня в случае чего.

Увидев, что отважные воины покидают судно, благодарные за помощь наемники сначала дружно прокричали им вдогонку свой боевой клич, а затем принялись мерно стучать рукоятками мечей о щиты. В их понимании то было высшей формой проявления благодарности. Гервиг Брамбах сокрушенно вздохнул, но все-таки заставил себя помахать рукой вслед быстро удалявшейся лодке. Купец понимал: решись он сейчас отдать приказ о расстреле этого подозрительного шваба Токлера и его людей из арбалетов, наемники не только не послушаются, но и ему самому голову запросто снести могут. У этих солдат свои понятия о чести и достоинстве.

Глава 11. Тамплиеры

Жигонт очнулся оттого, что кто-то облизывал его лицо. Он шевельнулся и приподнял веки: бродячий пес! Когда глаза человека и животного встретились, литвин понял, что недобрых намерений у псины нет. Наверное, когда-то и у нее были хозяин и конура, но наступило лихолетье – скорее всего, в виде тевтонцев, ибо собака была явно местной, прусской породы, – и она в одночасье лишилась и человеческой ласки, и законного пристанища.

Жигонт поднатужился, сел и… охнул от пронзившей бок боли. Он осторожно расстегнул кафтан, задрал рубаху и увидел, что на добрую половину живота распространился страшный ожог. В центре кожа вообще была выжжена до мяса: казалось, что из дыры размером с крупную монету вот-вот выглянут кишки. Кровь, по счастью, не текла. Вспомнив о приключившейся с ним накануне напасти, Жигонт торопливо полез в потайной карман. Футляр со Зничем лежал на месте, и он облегченно вздохнул. Правда, теперь камень не светился и не обжигал: стал, как раньше, серым и безжизненным.

Кошелек с приличной суммой денег и нож тоже висели на поясе в целости и сохранности. Как случилось, что его не ограбили, разум понимать отказывался. Если верить рассказам купца, приютившего людей Гедимина, ночных татей в Кнайпхофе и Лёбенихте развелось в последнее время больше, чем крыс. Любой прусс, днем прилежный и безотказный работник, не способный, казалось, и мухи обидеть, в ночное время суток почитал за доброе дело облегчить кошелек кому-нибудь из орденских прихлебателей или ганзейцев. А при случае и перерезать тому горло.

Орден боролся с этой напастью как мог, но ведь не приставишь к каждому пруссу по кнехту для надзора! А тут еще, как назло, в Кёнигсбрег хлынули обнищавшие на родине из-за постоянных междоусобиц швабы, франконцы, баварцы и саксонцы. Эти тоже не прочь были присвоить все что плохо лежало и, разумеется, не без помощи все тех же ножа и дубины. Обеспечить же всех достойным занятием либо землей у тевтонцев не было никакой возможности. Жаловали разве что дворян – орден принимал их в свои ряды довольно охотно, – но и то с изрядной долей безысходности: если те выходили на большую дорогу, то славились, как правило, даже большей жестокостью, нежели пруссы.

Кряхтя, как старый дед, Жигонт попытался встать, но ноги подкосились, и он со стоном рухнул обратно на солому.

– Господину плохо? Что с вами? – раздался вдруг обеспокоенный женский голос.

Морщась от боли, Жигонт поднял голову и увидел, что возле него стоит женщина, уже в годах. Рядом с нею смешно бодались-резвились козлята, отставшие от ушедшего вперед небольшого стада. Занялся рассвет, и, видимо, эта горожанка – ранняя птичка – гнала коз на выпас.