Ушма

Иду туда и валюсь на прохладное покрывало. Усталость наваливается сверху десятком тяжёлых ватных одеял. Я прижат к кровати, но это приятная тяжесть. Закрываю глаза и начинаю проваливаться в бездонную черноту, в которой нет места ни для чего. На последок слышу тихий плеск воды. Она совсем рядом… Она ждёт… Она очень терпелива… Она будет ждать столько, сколько потребуется… Она знает, что очень скоро я не смогу противостоять ей… Очень скоро… Ну и пусть… Прижимаю ноющую правую руку к груди и выключаюсь.

Меня будят лёгкие шаги. Это мама. Проверяет как я. Даю ей уйти и открываю глаза. За окном ещё светло, но солнце уже низко. Похоже, я проспал часа четыре и это явно пошло мне на пользу. Ничего не болит, только жутко хочется пить. Встаю и выхожу на крыльцо. Жаркий день спокойно догорает. Ещё немного и солнце скроется за верхушками деревьев, а потом небо полыхнёт алым пожаром, точно оно взорвалось ударившись о землю.

Бегу в хозблок и залпом выпиваю две большие кружки воды. Родители смотрят на меня с тревогой, но я прошу есть. Я зверски голоден. Тревога сменяется улыбками. Они переглядываются и наперебой предлагают мне суп, жареную картошку, котлеты, колбасу, сыр, овощной салат и малосольные огурцы. Набрасываюсь на еду как дворовый кот. Глядя как я ем родители окончательно успокаиваются. Дети войны. Ешь — значит существуешь. По своему они правы.

Наедаюсь до рези в животе и всё равно тянусь за сладким. Я словно не чувствую себя. Наконец останавливаюсь, потому что меня начинает сильно тошнить. Бегу к компостной яме, но меня выворачивает на полпути. Потом ещё раз и ещё, пока не выходит все съеденное без остатка. Умываюсь, полощу рот и сажусь на ступеньки хозблока.

Мать в панике, бегает как наседка, но отец спокоен. Спрашивает, как я. Говорю, что нормально. Тошнит? Нет. Болит что-то? Нет. Ел что-то сегодня, не дома? Нет. И на Разрыве? Нет, ничего. Отец склоняется ниже и говорит почти шёпотом? Курил?.. Мотаю головой. Точно? Точно. Ничего не ел и не пил. Просто очень устал. Жарко было.

Отец ещё раз меня осматривает. Снова долго глядит в глаза. Ни с кем не дрался? А головой не бился? Даже слегка? Нет. Нет. Нет. В больницу поедем? НЕТ! Тебя точно не обижали? Пап, нет! Никто меня не трогал! Сейчас полегче? Да. Тошнит? Нет. Голова кружится? Нет. Есть будешь? Наверное… Немного…

Снова иду на кухню. Под неусыпным взором осторожно съедаю кусочек котлеты и немного салата. Вроде нормально. Тянусь к колбасе, но отец говорит, что нужно подождать. Ждём десять минут. Колбасы мне так и не дают, но зато я выпиваю стакан кефира. Потом ещё один. Мне действительно лучше.

У всех немного отлегло. Отец быстро обмывается в душе и мы ставим самовар. Всё вроде нормально, но у меня постоянно ощущение нереальности происходящего. Я вижу, слышу, понимаю и делаю, что полагается, но это всё не по настоящему. Ненароком касаюсь раскалённой самоварной трубы кончиком пальца. Мне больно. На пальце волдырь. Самый настоящий. Но это всё не со мной. Я снова слышу журчание воды. Совсем близко. Это отец наливает кипяток в заварочный чайник. Он закрывает кран и звук пропадает. Или нет? Пытаюсь понять. Вслушиваюсь в пространство до головокружения, наклонив голову и приоткрыв рот. Журчит… Но где то далеко… И не для меня… Я чувствую это… У воды много дел… Но придёт и мой черёд… Я глупо улыбаюсь…. Придёт и мой черёд… Придёт… Скоро…

Самовар готов. Отец уносит его в хозблок. Я несу следом горячий заварочный чайник. Он приторно пахнет мелиссой. Сажусь за стол и смотрю в окно. За чёрным стеклом колдовская ночь плетёт свои замысловатые кружева. В окне отражается моё лицо и одновременно виден разросшийся дикий виноград. Моё лицо вплетено в лозу. Она пронзает мой левый глаз и выходит из уха. Вместо второго глаза тёмный провал. В этом есть своя красота. Зачарованно поднимаю руку. Отражение принимает подарок и увивает её листьями. Я вижу какая она чёрная. Отдельные нити уже скрываются под футболкой. Но в этом нет ничего ужасного. И почему это меня раньше так пугало?

Снова смотрю на своё лицо и вздрагиваю — прямо за ним чужой лик. Кто стоит прямо за большим стеклом нашей кухни и в упор смотрит на меня. Вскакиваю и опрокидываю чашку. Лик исчезает. Густой, тёмный, душистый чай медленно растекается по клеёнке. Смотрю на него с ужасом. Отец перешёптывается с матерью. Дела плохи. Нельзя так раскисать. Нужно вытерпеть ужин и спрятаться у себя наверху. Пересидеть ночь. Пережить её. Дождаться утра, выспаться, а там новый день. Там посмотрим.

Отец молча наливает мне новую порцию чая. Мать быстро вытирает лужу. Я беру себя в руки.

— А можно мне бутербродик?.. Маленький…

— Тебя тошнило, — качает головой отец. — Вон, до сих пор бледный какой. Лучше бы не надо…

— Но я голодный!

— Хорошо, но не увлекайся.

Я действительно голоден. По крайней мере мне так кажется. Это словно какое-то отдельное от меня чувство. Горящее табло, сигнализирующее, что мне нужно положить пищу в специальное отверстие. Оно горит — я накладываю, всё что происходит дальше меня не касается.