Ускоряющийся лабиринт

— Верно, не рассказывал, — подтвердил Фултон, поморщившись от прорезавшего воздух звука дрели в руках одного из рабочих. — Ну, и в чем же они состоят?

— Оглядись. Здесь все, что нужно.

Фултон и в самом деле огляделся и увидел груды обтесанных деревянных брусков, кое-где, особенно по краям и сзади, сохранивших природную шероховатость, но по большей части лишенных той формы, которой наделила их природа, и отныне геометрически правильных. Он взглянул на инструменты, на сладко пахшую древесную пыль, на множество выставленных в витрине деревянных шестеренок, на ящики с такими же шестеренками.

— Мы тоже будем делать детали механизмов?

— Нет-нет, здесь я не готов конкурировать с нашим другом Ронсли, — улыбнулся Аллен. — Нет уж, увольте.

Помедлив, он объявил:

— Мы займемся механической резьбой по дереву!

— Вроде вот этого?

— Я же сказал, что нет! Для мебели. Домашней. И церковной.

— А что, все это вполне будет пользоваться спросом, — вставил Ронсли, который уже был в курсе дела. — Рынок массового производства — он весьма внушителен.

— Понятно, — проговорил Фултон.

— Как я погляжу, ты не в восторге от этой перспективы, — сказал сыну Аллен. — Вот уж не ожидал! Ты же станешь богатым. Только подумай обо всех новых церквях в каждом городе. И обо всех людях, которые не могут позволить себе мебель с ручной резьбой, но которые получат то же самое, и даже того же самого качества, всё в точном соответствии требованиям гильдии, а знаешь почему? Потому что это будут совершеннейшие, точнейшие копии оригиналов ручной работы, только несоизмеримо дешевле. Те же красота и благородство, та же возвышающая дух обстановка, но доступная великому множеству людей.

— Понятно.

— Понятно, понятно, — оскалился Аллен и провел рукой по бороде. — Осталось вложить немного денег — и все будет. II aura lieu[16].

— Потрудней, чем вот это, но вполне возможно, — сказал Ронсли, запуская пятерню в открытый ящик, полный мелких шестеренок, — да, вполне осуществимо.

Мэтью Аллен засунул руку в тот же ящик и взял в ладонь несколько шестеренок. Они еще не остыли после обработки и казались съедобными, словно орехи. Ему нравился Ронсли, нравился дорогой лоск его шляпы и брюки в мелкую клетку, туго стянутые штрипками под подошвами ботинок.

— А может, вы хотите стать одним из счастливчиков, которые войдут со мной в долю? — спросил он.

Стоит в самой глуши мира, стоит один, отвернувшись от своего собственного дома, в руке книга, вокруг незнакомцы, дрожит, ничего не может, солнце печет, воля сломлена, и вот он кричит: «Что мне делать?»

Как будто на что-то надеясь, он вновь вглядывается в лица незнакомцев, выискивая Марию, или Пэтти, или кого-нибудь из детей, или просто хоть кого-нибудь, но встречные взгляды лишены дружелюбия. Это всего лишь чуждая, безликая плоть, и она его пугает.

Над головой сорочья трескотня. Он поворачивается. Вдыхает. Он в саду. Ему известно, где он. Почему же он никак не остановится, никак не убьет в себе эту надежду, это чувство, что в любой миг он может увидеть ее, что она предстанет перед ним, что дверца в мир распахнется — и вот она, тут как тут? Что она сможет положить этому конец? Джон, к вам пришли. Джон, к вам пришли. Слова крутились у него в голове, бесконечно, однообразно, ибо он жаждет, чтобы она пришла и положила этому конец.

Он замечает что-то уголком глаза. Вглядывается: лет муравьев, еще один признак лета. Тотчас же подходит поближе, чтобы посмотреть. Словно пар, вырывающийся из носика чайника, муравьи вьются над песчаной норой, где у них гнездо. Он садится на корточки, придавив животом колени, и глядит в упор на блестящие черные тельца насекомых, глядит, как они выползают на поверхность, поднимают жесткие прозрачные крылья и взлетают. Подняв глаза, разглядывает тех, что уже парят. Они держатся бок о бок, облако муравьев закручивается в воронку, изгибаясь на ветру. И уносится куда-то вдаль. Он поднимается и шагает за ними, сколько хватает сил.

Они между тем рассеиваются, заполняя пространство, словно хлопья снега. Некоторые опускаются на деревья. Он останавливается под одним из деревьев, в его прохладной, благоуханной тени, и следит за муравьем, ползущим по листу. Лист колышется на ветру, но муравью удается удержаться. Листья сияют на солнце — о, эта дивная, живая зелень. Он чуть слышно цитирует сам себя: «Листва из Вечности проста…»