Ускоряющийся лабиринт

— Вы издаетесь у Мюррея, верно? Очень достойный издательский дом. Надеюсь, опубликуете что-нибудь еще. Не позволяйте журналам вас расхолаживать. Не снисходите до их варварских развлечений, до этой пустой болтовни по кофейням.

Теннисону доводилось слышать голос старшего поколения из этаких «кофеен». И тем более важна была для него поддержка старшего товарища, знававшего истинных поэтов.

— Благодарю вас. Не думаю, что им под силу меня остановить. Больше я попросту ни на что не гожусь. А вы сейчас издаете стихи?

— Увы, нет. Они совсем перестали окупаться. Как вы знаете, нынешнему читателю подавай что-нибудь полезное или, на худой конец, прозу. Но поэзия выживет. Цивилизация без нее невозможна. — Внимание Тейлора невольно привлек модный серебряный чайник со сверкающими боками. Слова Элизы Аллен обрели плоть: они и правда процветают. — Она не будет окупаться, но выживет. По крайней мере, хотелось бы верить. Да, кстати, что касается денежных вопросов. Доктор Аллен, вы не могли бы уделить мне немного времени?

— Разумеется.

— Рад был с вами познакомиться. — Джон Тейлор поклонился собравшимся.

Теннисон проводил его глазами. Маленький человечек, не то чтобы слишком умный, с усталым добрым лицом. Но — друг бессмертных, один из немногих выживших среди тех, кто принес свою жизнь на алтарь поэзии.

После того как надежды ее развеялись как дым, а на глаза то и дело наворачивались слезы, Ханна вознамерилась невзлюбить семейство Теннисонов — если бы отец так не настаивал, она бы вообще к ним не спустилась, — но ничего у нее не вышло. Леди были умны и неординарны, в высшей степени решительны и хороши собой, особенно красавица старшая сестра Матильда, которая могла бы дать фору самой Аннабелле. Восхищение Ханны лишь усилилось, когда она увидела, что Матильда ходит медленно, чуть припадая на одну ногу. А когда они заводили речь о своем доме, он представал тихой пристанью, о какой она мечтала для себя: множество книг и животных, игры собственного изобретения, никаких тебе сумасшедших и никакого производства прямо рядом с домом. Абигайль тоже понравилось то, что донеслось до ее ушей: до чего же здорово, когда у тебя есть ручная обезьянка или огромная собака, которая возит маму в коляске. Она тотчас же затребовала у отца обезьянку, но тот отказал со смехом, словно бы счел саму эту идею нелепицей, не стоящей того, чтобы о ней задуматься. А ведь их тут вполне достаточно, чтобы позаботиться об обезьянке. Вот было б весело! Ханна старалась не смотреть на Теннисона. Поначалу она обвиняла его в равнодушии, потом — в том, что он не устоял перед чарами Аннабеллы, которая не оставляла равнодушными даже самых тупоумных. Но изгнать своего чувства полностью она, конечно же, не могла. Презрение болезненно переплелось в ней со страстным томлением. Она разглядывала скатерть. И прихлебывала чай.

Мэтью Аллен вернулся к гостям, надежно заперев деньги Тейлора. Ему нравилось держать в руках деньги, нравилось иметь их в достатке, но еще больше в самой глубине души он любил рисковать. В том, чтобы поставить всё на кон, была своя затаенная сила, заряжавшая энергией все тело, а если случалось выиграть, победа переживалась куда острее, чем можно было себе вообразить. Из-за подобных помыслов он и оказался по молодости лет за решеткой, но теперь — теперь у него были все эти здания, больные, безупречная репутация, и уже начинали поступать заказы на машинную резьбу. Он поднял новый чайник высоко над чашкой, и чай полился длинной, звонкой дугой. К вечеру в его проект вложились уже все Теннисоны, за исключением Септимуса, чьи нервы решено было поберечь, оставив его в стороне от этой финансовой авантюры.

Джон почувствовал, как на плечо ему легла чья-то теплая рука. Это прикосновение, эта тяжесть были ему знакомы. «Пэтти!» — окликнул он, оборачиваясь.

— Мне подумалось, тебе тут одиноко, — сказала она. — Темно-то у тебя как.

— Да, у меня темно. Мне одиноко. Тут только и есть, что это крохотное окошко. Звезды, облака, и ни тебе птицы, ни живой твари. Как в аду. Мне одиноко в аду, Пэтти. Ночью, в темноте, двери открываются. И начинается.

— Тише, тише. Не хочешь узнать, как там твои дети?

Пэтти присела рядом с ним на жесткую, дурно пахнущую кушетку и склонила его голову к себе на плечо — до чего же утешительно действовала на него ее сила. Тяжелыми холодными пальцами Пэтти придерживала его лоб. Он обвил рукой ее мягкий живот и ухватился за платье с другой стороны.

— Дети в порядке, — произнес он. — Я знаю. Они свободны. Джон плотничает на железной дороге. Чарльз пошел в клерки к тому адвокату. Анна Мария скоро выходит замуж. Я хочу домой.

— Чего ж ты хочешь домой? Не сказала бы, что мы там свободны.

— Вам не затыкают рот. И не держат взаперти.

Она покачала головой.

— Земля огорожена. Никуда-то не пойдешь. Ни тебе шага влево, ни шага вправо. Общая земля нынче в собственности. Бедняков гонят, и цыган.

— Богач — тиран, а мы все его узники. Беднота никому не нужна. Ну, что мы можем? Бунтовать, жечь стога. И ничего не будет. Выселят. Весь континент — тюрьма.

— Здесь ты в безопасности.