Услады Божьей ради

Дедушка сохранил за собой спальню в башне и две примыкающие к ней маленькие комнатки, где были собраны вещи, наиболее ценные для нас как память. Он велел установить там две печки, замечательные своим уродством. Члены семьи по очереди приходили навещать его в столь необычной обстановке пропусков и газогенераторов. Выходил он из этого крохотного царства лишь два раза в день для того, чтобы прогуляться в парке вокруг замка: на час утром и на час вечером. Показывая пример образцовой дисциплины, он вел образ жизни добровольного затворника, роскошного каторжника. Несколько раз в Плесси-ле-Водрёе располагались штабы, и тогда замок наполнялся мундирами, украшенными железными крестами и дубовыми листьями. Разные генералы и несколько полковников посылали дедушке письменные приглашения разделить с ними трапезу. Однажды такое приглашение оказалось написанным даже на карточке с изображением семейного герба, обнаруженной в каком-то комоде большой гостиной. Всякий раз дед с педантичной и ироничной вежливостью отвечал, что обстоятельства не позволяют хозяину дома входить в собственную столовую и что он не может себе позволить выходить за пределы тех помещений, где он еще остался хозяином. Возникали, естественно, иногда и курьезные инциденты, то незначительные, то драматичные. Когда какой-нибудь немецкий офицер или солдат приветствовал его, дед неизменно отвечал ему, безмолвно поднимая шляпу, со взором, устремленным вдаль. Как-то раз, совершая инспекционную поездку, в Плесси-ле-Водрёе провел двое суток генерал фон Штюльпнагель. Дедушка столкнулся с ним на дорожке между замком и каменным столом. Генерал посмотрел на этого представительного старца, которому испытания и возраст придали еще больше величия и достоинства. Дед бросил взгляд на неподвижного генерала. Тот не шевельнулся: ведь он был командующим всех немецких войск на территории оккупированной Франции. Дедушка прошел мимо, опираясь на трость. Вечером, после ужина, к нему явился фельдфебель и сказал, что его ждет генерал.

«Меня приглашают?» — спросил дедушка.

Фельдфебель кивнул головой.

«Тогда скажите, пожалуйста, генералу, что я по вечерам не выхожу».

Через десять минут фельдфебель вернулся.

«Меня вызывают?» — спросил дед и пошел за ним.

Генерал сидел в окружении нескольких офицеров за большим письменным столом, занявшим место бильярда. Дедушка осмотрелся с явно недовольным видом: он не мог одобрить новую расстановку мебели, выдававшую дурной вкус. Один из офицеров стал объяснять на ломаном французском, что генерал был удивлен, когда его не поприветствовали.

«Я тоже», — отвечал дедушка.

Тут генерал вспылил, стал громко кричать, что побежденные должны первыми приветствовать победителей, и через переводчика спросил у деда, какой у него во французской армии был чин.

«Скромный, — отвечал дедушка, который не был даже солдатом второго класса и не получил от республиканского правительства ни чина, ни наград. — Но я у себя дома».

Ответ не понравился. Генерал опять разбушевался. Дедушка мой дважды удостаивался звания испанского гранда, являлся кавалером ордена Золотого руна, награждался орденами Аннонсиады, Черного орла, Святого Георгия и Святого Андрея, был бальи и приором многих высших государственных военных и кавалерийских орденов, слегка позабытых в современной истории, и тут смутно почувствовал, что ему предоставляется удобный случай выразить наконец все, что накопилось у него на сердце за полтора века и о чем в обстановке счастливого мирного времени трудно было говорить, не выставив себя на посмешище. Он поудобнее уселся в кресле, подставленном ему солдатом, и очень спокойно и очень твердо сказал, что людям испокон веков свойственно нарушать правила игры, но что когда речь идет о нарушении его собственных прав, то его положение позволяет ему ожидать от всех остальных, кем бы они ни были, за исключением, быть может, кардиналов, принцев крови, глав государств и маршалов, чтобы его приветствовали первого. Кроме перечисленных, в подлунном мире нет человека, кому он должен первым отдавать честь. И добавил, дабы продемонстрировать свою сдержанность и такт, что если, случайно, генерал является маршалом, то он готов принести ему свои извинения. В противном же случае ожидает выражения извинений в свой адрес. Из-за лукавства истории именно наши недостатки, наша надменность, то, что другие называли спесью, толкали нас к сопротивлению, обеспечивая деду некое подобие ореола национальной и народной славы.