Услады Божьей ради

А дело было зимой 1940/1941 года. И погода была холодная. В мировой истории уже произошло много испытаний и поворотов. Подобие офицерского судилища, собранного генералом, впало в изумление. Немцы ожидали всего — от националистских деклараций до трусливого пресмыкательства. Но вот обличительная речь старика в духе Сен-Симона повергла их в изумление. Дедушка предстал перед ними в виде слегка комичных литературных героев: графа д’Оржеля, или принца Германского, или герцога де Молеврие в комедии Робера де Флера и Армана де Кайаве «Зеленый мундир». Но это происходило перед лицом оккупантов, организовавших нечто вроде суда. И подсудимый выглядел уже не смешно, а превращался в героя. И, думается мне, он был бы доволен, если бы его расстреляли за издевательство над немцами по такому фундаментальному вопросу, как достоинство нашей фамилии и ранг нашей семьи. Самым замечательным было то, что старый аристократ сумел произвести на немцев впечатление. Извинений они не представили, но дед вернулся в свою комнату в сопровождении полковника и капитана, которые встали в момент расставания у двери по стойке «смирно».

Дедушка на секунду замер в дверях, посмотрел на полковника, не обращая внимания на капитана, и, не протягивая руки и не кланяясь, просто сказал: «Спасибо, друг мой!» — тем неподражаемым тоном, который был единственным нашим талантом, после чего скрылся в своей комнате.

Примерно через год или, может быть, чуть больше, зимой 1941/1942 года, еще одна довольно комичная история вновь послужила испытанием наших национальных чувств. В ту пору замок занимали летчики. Дедушка по-прежнему ютился в башне, которую он называл убежищем или надомной каторгой. Однажды во время обычной вечерней прогулки, когда его сопровождала Анна-Мария, старик и его правнучка увидели немца лет сорока, высокого роста, с седеющими, почти белыми волосами, с орденом «Железный крест» на шее. В его походке и поведении было что-то впечатляющее и привлекательное. На следующий день и в последующие дни они опять несколько раз встречали в коридорах или в аллеях этого немецкого офицера. Он молча приветствовал их. Как было заведено, дедушка с глазами, устремленными вдаль, подносил руку к шляпе, а восхитительная Анна-Мария прижималась к нему с гордо откинутой назад головой.

Я был еще в Плесси-ле-Водрёе, когда произошло «преображение» бедняги Робера В. Извещение о его смерти пришло довольно поздно, в конце августа или в начале сентября 1940 года. До этого мы узнали, что Жак был убит в Арденнах в момент, когда пытался добраться до генерала Корапа. А вот Робер два или три месяца числился пропавшим без вести. Наконец, в Плесси-ле-Водрёй пришла одна из тех зловещих открыток розового цвета с заранее напечатанным посланием, текст которого, перемежающийся многоточиями, сообщал практически только о катастрофах.

Заполнив эту открытку, строго предназначенную для переписки семейного характера, зачеркнуть ненужное. — Ничего не вписывать вне указанных строк.

ВНИМАНИЕ. Все открытки, содержащие сведения, выходящие за рамки исключительно семейного порядка, не будут доставляться и будут скорее всего уничтожаться.

…………………1940 г.…………………

…………………здоров…………………устал.

…………………легко, тяжело болен, ранен.

…………………убит…………………попал в плен.

…………………скончался…………………пропал без вести

…………………семья…………………в добром здравии.

…………………нуждается в продуктах…………………в деньгах.

новости, багаж…………………вернулся в…………………

…………………работает в…………………поступит в

школу…………………принят

…………………пойдет в………………………………………………………

………………………………………………………………………………………

Нежно обнимаем. Целуем.

Подпись

На полученной нами открытке в месте, отмеченном многоточием, перед словом «убит» стояла, оставляя впечатление невероятной черствости, фамилия Робера В.