Услады Божьей ради

Была у нас и последняя трапеза. Мало что осталось из посуды: ни сервизов, ни подносов, ни рюмок. Зато остался колокол в парадном дворе, и ровно в половине первого он зазвонил в последний раз. Растерянные, но все же вовремя мы пообедали в большой столовой, пообедали кое-как, из выщербленных тарелок, запивая из случайных стаканчиков. За столом нас оказалось тринадцать, но нам уже нечего было терять, и мы не боялись, что это навлечет на нас несчастье. Там были дедушка, четыре его внука, тетя Габриэль, постаревшая на тридцать лет и выглядевшая даже старше своего девяностолетнего свекра, Натали, Вероника с мужем, Бернар, настоятель и доктор Соважен, а по правую руку от дедушки сидел Жюль в парадной потрепанной униформе сторожа охотничьих угодий семьи, который наравне с нами являлся воплощением нашего рода. Жан-Клод и его жена были в Америке у Анны-Марии. Анна занималась Мишелем. Элен уехала в Париж, чтобы подготовить наш переезд. Мы выпили немного шампанского, сохранившегося от наших былых праздников. Дедушка сидел на своем традиционном месте, с которого он организовывал когда-то балы, охоту и парады гимнастов. Он ел тунца и фрукты, поскольку так было удобнее. Мы ели уже не то, что было здоровее или вкуснее, поскольку теперь, в нынешние времена, трудные и для нас тоже, мы ели то, что было удобнее. Нам уже трудно было точно вспомнить, какие именно картины и гравюры оставили на стенах следы, то квадратные, то прямоугольные, то круглые или овальные. «А что было там?» — спрашивал Клод, показывая на удлиненное пятно в простенке. Но мы уже не помнили, то ли это была сцена охоты, то ли фотография бабушки. «Вот увидите, — прошептал Бернар, садясь за стол, — получится что-то вроде „Последнего урока“ Доде». Не было черной классной доски, чтобы написать на ней: «Да здравствует семья!» — не было прусских трубачей, громко играющих за окном, но ощущение беды было таким же: «Все кончено… расходитесь». Во время последнего семейного обеда в большой столовой Плесси-ле-Водрёя вместе со старой Эстель, передававшей нам тарелки, за нашими спинами склонялись все тени прошлого. Она это делала не очень хорошо, ошибалась, подавала их справа, а не слева: она все время плакала. И все мы ели во время этого и смешного, и горького причастия салат, орошенный слезами Эстель. В конце обеда, когда подали сыр, рука деда, наливавшего вино Жюлю, от волнения и старости слегка дрожала. У меня мелькнуло в голове, что наш последний обед в Плесси-ле-Водрёе напоминает не только «Последний урок» Доде. За столом присутствовали тени не только герцогов, пэров и маршалов, пораженных тем, что мы собираемся уехать. Присутствовала и еще одна тень, преисполненная скорее жалости к нашему горю, чем презрения к нашему предательству. Наша последняя трапеза была лишь мирской копией с другого прощального застолья. Ведь мы тоже собирались покинуть царства мира сего. Но за нашим столом не было иного Иуды, кроме Истории, которая после стольких поцелуев теперь только и делала, что предавала нас.

Мы молчали. Слышно было только позвякивание вилок и рюмок, которое мы старались приглушать. Время от времени дедушка смотрел в окно, где видел свои деревья, свой пруд и свой каменный стол в кругу лип. Поднимал вверх обе руки. Два или три раза пытался начать рассказ то про охоту, то про визит фермеров или герцогини д’Юзес, то про пребывание в Плесси-ле-Водрёе Витгенштейнов. Но закончить ему не удавалось. Тогда Пьер подхватывал эстафету и рассказывал о чем угодно, пока тишина не обрушивалась снова на наши головы, горюющие и растерянные.

Есть нам не очень хотелось. Даже то немногое, что было на столе, мы проглатывали с трудом. Обычно история развивается незаметно и медленно, благодаря чему оказываются перепутаны причины и следствия, зарождение и упадок. А в тот день история в одном из своих заключительных эпизодов выглядела обнаженной. Приключения Елеазара, воевавшего с басурманами, заканчивались творогом с клубникой. Маршалы, послы, министры Генриха II, Людовика XV и Карла X, архиепископы и кардиналы, кавалерийские атаки, грабежи, балы и, конечно, жестокость, эгоизм, безрассудство, все эти вихри такой бурной и очаровательной жизни, где было столько побед и учтивости, столько элегантности и ослепления, столько святости и гордыни, — все заканчивалось этим последним обедом. Настоятель встал, чтобы произнести благодарственную молитву.