Услады Божьей ради

Время от времени я еще получаю от Алена открытки. Он жив. Послания его всегда очень короткие. Всегда без подписи. Но я узнаю его почерк и знаю, что они приходят от него. Почтальон приносит их мне по одной или сразу несколько из разных точек земного шара: из Манауса или Кигали, из Шкодера или Кобе, из Нового Орлеана или из пустынь Йемена. Я подозреваю, что племянник играет со мной, хочет, чтобы я поверил в легенду о его вездесущности. Он изображает из себя демона зла. Не происходит ни одной катастрофы вроде пожара в театре или крушения железнодорожного поезда, вроде массового убийства в Калифорнии или падения самолета, чтобы я не получил загадочного и вместе с тем прозрачного послания. Можно подумать, что его разрушительная деятельность продолжается по всему свету. Разумеется, это все случайность или совпадение не связанных между собой происшествий, но он в своем безумии и вопреки очевидности каждый раз считает себя центром и повелителем событий. Не знаю, так ли уж он неправ, но, полагая, что на протяжении веков наше семейство и все его пэры правили и угнетали других, он, в конце концов, не только соединил свою судьбу с судьбой всех тех, кто восстает против такого порядка, но и со всем, что гибнет от руки человека или что разрушается в природе. Я вполне могу себе представить его в роли Видока повстанцев, в роли ультрасовременного Робина Гуда, в роли Аркадина из фильма Орсона Уэллса или в роли кошмарного Вотрена, вождя революционной мафии во всемирном масштабе, в роли некоего Че Гевары услады народной ради, в своем безумии отождествляющего себя с огнем и тайфунами мрачного бога возмездия и обезумевшего правосудия.

Вот до чего мы дошли через двадцать лет после ухода из Плесси-ле-Водрёя. За семьдесят прошедших лет вокруг меня все поумирало, все переменилось, все возродилось в каком-то ином обличии, и, да простят меня молодые, я плохо понимаю этот мир, который скоро покину. Из этой многочисленной семьи, которую я попытался вам представить, не выказывая к ней унизительного презрения, но и не вознося ее до небес, в моем поколении остались лишь моя сестра, волей истории ставшая американкой, да ваш покорный слуга, пишущий эти воспоминания.

Все остальные почили в бозе. Немногим более года назад скончался от горя Клод. Как пишут на наших надгробиях, он вернулся в лоно веры своих предков. Он опять стал верующим, причем горячо верующим, что я могу подтвердить, но была в этой горячности какая-то усталость, отчего на него было больно смотреть. Когда он говорил мне: «Существует только Христос», — мне кажется, это был уже не крик победы молодого энтузиазма. Скорее это звучало как признание в бессилии людей, мечтающих о счастье.

Сравнительно недавно произошло событие, очень поразившее моего кузена. У нас были родственники в Чехии, судьба которых, по удивительному стечению обстоятельств, оказалась очень схожей с нашей судьбой. В традиционно ультраконсервативной семье два самых молодых ее представителя, участвовавших в антигитлеровском Сопротивлении, увлеклись затем левыми и даже ультралевыми идеями. Переворот в Праге вскоре после войны, затем события в Будапеште поколебали их убеждения, но не заставили совсем свернуть с избранного пути. Однако они стали страстными борцами за победу весны в их стране, участвовали в составлении знаменитой декларации из двух тысяч слов, и младший из них, Ян, был в 1969 году приговорен к смертной казни. А старший, Павел, был арестован через год или через два. Мы с Клодом хорошо его знали. Он исповедовал строжайший атеизм и испытывал такое отвращение к Церкви и ее обрядам, что для всех нас и даже для Клода это было неисчерпаемой темой для шуток. После его ареста нам удалось несколько раз получать информацию о нем. К нашему удивлению, все в этой информации говорило о нем как об активном христианине.