Услады Божьей ради

Время от времени я, неисправимый, еще нахожу для нашей вечной семьи смутно мерцающие в будущем основания на что-то надеяться. Я уже не раз говорил, что после смерти Юбера, Жан-Клода, Бернара, Пьера, Филиппа и Клода среди дочерей, носящих уже чужие фамилии, последними из нашего древнего рода остались лишь один беглец и один старик, то есть Ален и я. Я прошу прощения у мальчика, которому только что исполнилось десять лет, у моего племянника, крестника и почти сына, по имени Франсуа-Мари-Состен. Состен — это имя его прадеда. Но мы зовем его просто Франсуа, поскольку теперь уже никто не носит имени Состен. Это сын Клода и Натали, родившийся у них через шестнадцать лет после Алена. Он очень хорошо учится. Он первый в классе по тому, что еще осталось в школе от французского и от истории, а также по современной математике, сменившей нашу арифметику. Он продолжит род. Но он еще слишком мал, чтобы я рассказывал ему о Плесси-ле-Водрёе и о наших семейных портретах.

Он продолжит род… Но есть ли по-прежнему у этой обнадеживающей формулировки какой-то смысл? Конечно, мы будем любить друг друга, как любят друг друга члены семьи, может быть, даже нежно, а потом он уйдет в новый мир. Услады Божьей ради. Плесси-ле-Водрёй ушел в небытие. Честь фамилии больше не существует. Означает ли семья сейчас еще что-нибудь, кроме продления рода и дружбы, а в случае катастрофы — последней помощи? Я не знаю. Франсуа — крепкий парень. Здоровье у него отличное. Признаюсь, меня немного пугает, что ему, последнему из могикан, пожелать можно лишь здоровья, денег, может, немного счастья, в лучшем случае — успеха. Во времена нашего величия мы надеялись на большее.

Сейчас нет больше факела, который следовало бы передать наследнику в минуту последнего вздоха. Нет наследства, нет и потомства. Все мы теперь Растиньяки или Жюльены Сорели, в лучшем случае — Жаки Тибо и, может быть, Мерсо. В этом новом для нас положении есть своя красота и величие. Но пусть каждый сам строит свою жизнь, свою судьбу. Каждый из нас одинок в мире. Каждый выберет для себя, по воле случая, друзей и окружение. В наши дни много говорят, используя разные трудные слова, об одиночестве человека. Наверное, прежде всего потому, что распадаются семьи.

Я не отрицаю достоинств систем, которые возникнут в будущем. Человек будет свободнее, а круг общения — шире. Так или иначе — мне кажется, я слышу, как моими устами говорит дедушка, слышу его разочарованный голос, — мы идем к социализму. Я не говорю, что социализм не является самым справедливым строем. Если социализм сдержит свои обещания и преодолеет трудности, если в социалистическом обществе останется хоть что-нибудь от социалистических грез, то он, возможно, будет одновременно и освобождением, и коллективизацией общества. И я не стану утверждать, будто наша семья никогда не была на стороне угнетения и лицемерия. Ведь огромное количество лучших литературных произведений этого века, от Роже Мартена дю Гара до Андре Жида, до Мориака и других, — это обвинительный акт семье. У моей семьи было много недостатков, слепоты, масса смешных черт, в ней было немало группового эгоизма. Но отмечу также, что были у нее и величие, и честь, и целый ряд достоинств, в которых ей отказывают, которые высмеивают, но которые невозможно ничем заменить. Она умерла. Не будем больше говорить о ней. На весах будущего, которые только и остались нынче, семья моя будет весить совсем немного. Но это моя семья. Я не отрекаюсь от нее. И, рассказывая о том, какой она была, я воспеваю ее и увековечиваю.

Поскольку Анна-Мария умерла и поскольку Ален, если он каким-то чудом не вернется, пропал, я порой задумываюсь о будущем Франсуа. Поскольку он принадлежит нам, то он вступает в жизнь с большим количеством привилегий и преимуществ, чем многие другие. Возможно, в новом мире, который мне трудно даже себе представить, он совершит подвиги, каких мы не совершали уже много веков. Ибо мы, жившие в окружении легенд, сами их почти уже не создавали, и даже в кругу семьи они если и возникали, то работали, скорее, против нас. Моя роль состоит в том, чтобы вспоминать. А роль Франсуа будет состоять в том, чтобы изобретать. Я говорю это с чувством нежности и к нему, и к нам: пусть он не идет по нашим стопам! Пусть идет иным путем. И дальше. Пусть живет и думает без груза нашей семьи на плечах. И в каком-то смысле — против нее. Пусть забудет нас, но все же пусть порой будет пытаться со снисходительной улыбкой вспоминать о прошлом.