Условие. Имущество движимое и недвижимое. Разменная монета

Фёдор Фёдорович сидел в научной библиотеке — в специальном зале для аспирантов и кандидатов наук. Перед ним горой высились редкие и малодоступные книги по истории средневековья. Фёдору Фёдоровичу было совершенно необходимо узнать кое-что про эту эпоху, желательно по документальным материалам, так как по договору с Театром юного зрителя он сочинял весёлую пьесу на историческую тему В заявке он обещал «жизнеутверждающую приключенческую комедию», но то ли материал подобрался однобоко, то ли настроение у Фёдора Фёдоровича с утра было скверное — его мутило от безобразного кровавого времени, когда жизнь человеческая ценилась дешевле предмета, при помощи которого отнималась. Как наваждение стояли перед глазами картины пыток и казней: колесования, четвертования, испанские сапоги, чудовищные деревянные приспособления — тусклые от крови и жира — на которых с людей живьём сдирали кожу. Фёдор Фёдорович прочитал про чуму в Кёльне: кострища, от которых ночью было светло как днём, исступлённые чумоборческие процессии, где люди напивались до скотского состояния, дрались, совокуплялись и богохульствовали. Из объёмистого же, богато иллюстрированного и выдаваемого почему-то по специальному разрешению (Фёдор Фёдорович принёс справку с пятью печатями) «Молота ведьм», выхватил наугад эпизод, как девятилетняя девочка, признанная повинной в сношениях с дьяволом, единственно просила не завязывать ей на костре глаза, так как хотела увидеть маменьку, которую сожгли неделей раньше. Строгие судьи отказали юной ведьме в богомерзком требовании.

Фёдор Фёдорович захлопнул книгу. Это было уже слишком. «Что за время? — подумал он. — Куда я лезу? Случись с моими героями хоть одно из задуманных „жизнеутверждающих приключений“, они немедленно угодили бы на костёр или в застенок. Какая, к чёрту, комедия? Может, перенести действие на годы Крестового похода детей? Солнечные равнины Прованса, моря, южные цветущие рощи… А что, крестовый поход — неплохая идея! Разоблачение шарлатанов-магистров, атеистические мотивы, дружба с местными арабскими ребятами, интернациональное, так сказать, воспитание… Режиссёр не испугается? Ты что? Косвенная пропаганда религиозного мракобесия!» Фёдор Фёдорович усмехнулся, до режиссёра было так же далеко, как до конца пьесы. Сделалось не то чтобы тоскливо, но как-то неспокойно, как бывало всегда, когда предстояло забыть о том, как на самом деле, начать лгать, изворачиваться, сочинять нечто бесконечно далёкое от истины. Не следовало думать о девочке, просящей, как о милости, не завязывать ей на костре глаза. Следовало думать о том, как дети-крестоносцы уличили проходимца-магистра в том, что Святой Крест на белом знамени нарисован… золой! О дружбе между маленькими рыцарями и курчавыми арабскими ребятишками, спасшими их… ну, скажем, от жажды в безводной пустыне. Лишь в этом случае, возможно, удастся сочинить что-то для Театра юного зрителя.

Утром Фёдор Фёдорович поскандалил с женой. Ещё несколько лет назад он дал себе зарок не разговаривать с ней на абстрактные темы по причине полной бессмысленности, даже вредности для него подобных разговоров. После них у Фёдора Фёдоровича тряслись руки, гудело в голове, хотелось схватить что-нибудь тяжёлое да и швырнуть с размаху об пол. И вот опять… Жена не просто не понимала его. Она была воинственно чужда всему, что он полагал естественным и справедливым, не требующим доказательств уже хотя бы в силу своей вопиющей очевидности. Не то чтобы жена возражала по существу, она как бы анализировала причины его негодования по тому или иному поводу, и то подозревала в нём корысть, то — ущемлённое самолюбие, то — социальный изъян, мистически связанный с предками Фёдора Фёдоровича. По слухам, прадед его был купцом. Жена решительно отказывала Фёдору Фёдоровичу в праве судить что хорошо, что плохо, не был муж в её глазах гражданином, хоть по-своему — глоткой на кухне, — но радеющим об общем благе, не был, хоть убей! А, собственно, почему? Фёдор Фёдорович пытался объяснить жене, что монопольного знания в природе не существует, но уже в том, что он был вынужден объяснять, оправдываться, она же слушала, насупив брови, заключалось унижение. «Наверное, без унижений нам никак, — горестно думал он, — даже дома, если… речь заходит о проклятых вопросах действительности». Его рассуждения жена прерывала так: «Надоело, Фёдор. Плачешь, как баба. Послушать тебя, так ни одного у вас там порядочного человека нет, одни подонки. Хочешь, я поговорю в отделе культуры, тебя примут. Только туда надо идти с реальными фактами, конкретными предложениями, а не с эмоциями».

Иногда Фёдору Фёдоровичу казалось, жена издевается над ним. Он старался не разговаривать с ней о своих делах. Но они жили под одной крышей, поэтому приходилось разговаривать.