Условие. Имущество движимое и недвижимое. Разменная монета

Чем дальше они шли, тем меньше нравилась Феликсу его новая знакомая. Страшненькое синее лицо. Привычка сутулиться, отчего Наташа напоминала конька-горбунка. Верхняя губа в редких чёрных волосах. Полнейшая неспособность о чём-то рассуждать. Умственная забитость. Рабье стремление притулиться, подделаться — сейчас под Феликса — ас куда большей охотой под чудовищного Валерку, обрати он на Наташу своё внимание.

Вдруг захотелось немедленно распрощаться, убежать. Ничего, Клячко простит. Феликс так бы и сделал, если бы не странная мысль: в чём, собственно, виновата перед ним эта несчастная Наташа, родившаяся, как он выяснил, в деревне в Новгородской области, не знавшая отца — по слухам осетина, окончившая в Ленинграде ПТУ, работающая за прописку на шарикоподшипниковом в ОТК, живущая в общаге, куда из другой общаги наведывается этот милый, симпатичный Валерка? И что он, Феликс, за такой новоявленный аристократ, если Наташа оскорбляет его эстетические чувства? Феликс и раньше знал, что люди живут неодинаково, но, чёрт возьми, не до такой же степени… Не при крепостном же, в конце концов, праве… Скорее перед Наташей кто-то виноват, что она такая. Но и в этой гуманной мысли Феликсу было не утвердиться. Наташе её жизнь не казалась ущербной. Из разговора подруг он уяснил, что если им что и ненавистно, так это ранний подъём на смену, вечерняя школа, куда заставляют ходить, соседка по комнате, некая Надька, которая каждую свободную минуту… читает. «Ну… Вперится и сидит. А сама тупая… Даже когда жрёт, книжку перед собой держит». И вновь суть убожества уходила от понимания Феликса. Как можно роптать на школу, на то, что кто-то читает книги? Жертва убожества одновременно рьяно его утверждала. Разомкнуть круг не представлялось возможным. А с другой стороны, разве не убожество, что сам Феликс, прекрасно сознавая душевную неразвитость, можно сказать, отсталость Наташи, полную невозможность между ними духовной близости, тянется с ней в проклятую котельную с подлой уверенностью, что… «У меня хоть есть дом, — подумал Феликс, — свой собственный, не общага. Родители. А у неё? Кто у неё отнял? Ведь она даже не понимает… А я, свинья, этим пользуюсь…»

Феликс не хотел загадывать. Всё чаще он как бы невзначай касался её короткой юбки, прохладных гладких бёдер.

В эти мгновения он, забывал про всесветное убожество, про собственное позорное ему непротивление.

Они кружились вокруг котельной. Вероятно, появиться там можно было лишь в определённое время, и это время ещё не настало. Стеклянный шар на Доме книги — здании, построенном компанией «Зингер», — светился синим космическим светом. Они искали подъезд, где можно было бы в спокойной обстановке распить портвейн, закусить конфетами. Феликс подумал, его подъезд точно бы не подошёл, там темно, как в гробу. Клячко выказал себя привередливым выбирателем, настоящим подъездным лордом. Одни он отвергал по причине отсутствия из окон вида на набережную — окна смотрели во двор, другие — потому что внутри было гнусно. Наконец, подходящий был найден: просторный, с высокими стрельчатыми сводами, со стенами, залитыми рубиновой плиткой, как пламенем, с нишами, в которых нынче было грязно и пусто, прежде же там стояли фигурки святых. Неожиданный краевед Клячко объяснил, что до революции в этом здании размещалась католическая миссия Святого Креста Господня, способствующая возвращению из неволи христианских пленников. Наташа и Нина хлопали глазами.

В подъезде были широкие, как столы, мраморные подоконники. Клячко извлёк на свет божий портвейн. Девицы уселись на подоконник. Феликс стал гладить смуглые Наташины ноги, едва прикрытые короткой юбочкой. Поощряющий Наташин смех ввергал его в неистовство. Даже мрачная Нина взглянула на него с любопытством.

— Не горячись, — усмехнулся Клячко, — на-ка, — протянул тёплую бутылку.

Тёмно-русый фонтанный Серёгин пробор лоснился. Жёлтой светящейся осой прополз вверх лифт. От Серёгиной головы на рубиновое пламя плитки упала цилиндрическая тень. Казалось, дело происходит в аду, только там, надо думать, всё гораздо суровее. Серёга был опытнее Феликса в этих делах. Феликс подумал, он, наверное, в душе смеётся над ним, старый котельный прелюбодей.

Портвейн был сладок, гнусен.

Потом разошлись по противоположным стенам и долго целовались. Феликс слышал, как тяжело дышала Нина. Она не то стонала, не то выла. И здесь Клячко преуспел. Наташа молчала, ученически закрывала глаза. «Да как же он так целуется, паразит?» — спиной Феликс чувствовал, что Нина — куда только подевалась её мрачность? — готова растерзать Клячко. Наташа же дальше целомудренного поглаживания Феликса по шее не шла.

Вышедшая выносить помойное ведро старушка пристыдила их. Пришлось покинуть подъезд. На набережной приотстали, чтобы привести себя в порядок. Серёга показал заветный ключ.

— Я первый. У нас отлажено, двадцать минут, не больше. Ты потом. Только не тяни, может диспетчер прийти, у них бывают какие-то идиотские проверки.