Закрепив трос вокруг креста, Филя махнул рукой трактористу. Тот уселся за рычаги. Мотор затарахтел, трос натянулся, однако крест даже не согнулся. Тракторист попробовал ещё раз.
— Не пойдёт, — сказал председателю. — Пусть там наверху обкалывает.
— Выбери трос, попробуй с разгона! — У председателя болели зубы, он дышал в воротник телогрейки.
Но и эта попытка успеха не принесла.
— Железяка-то в растворе на полметра! — крикнул Филя. — Раствор-то какой раньше? На века!
— Может, ножовкой по металлу?
— Не-е, стержень больно толстый, да и как я тут прилажусь? — пополз вниз.
— «Студебекер» нужен гусеничный, — посоветовал тракторист. — Это зверь, вместе с куполом вырвет.
Председатель вытащил из кармана записную книжку, вырвал страничку, нацарапал записку. Протянул Филе.
— Христос воскрес, Филимон Васильевич, — поклонилась Филе какая-то женщина, — пасха послезавтра, а вы с водочкой… Заслужили.
— А пошла ты… — отмахнулся Филя.
Мать, как ни странно, не очень огорчилась, узнав, что не получилось.
— Трос закинули, и ладно, — сказала она, — было бы зацеплено, чем дёрнуть, найдём. Это уже не церковь.
Но ночью кто-то сбросил трос с купола.
Когда матери сообщили об этом, глаза у неё сузились, скулы разошлись, она сделалась похожей на светловолосую монголку. «Вражья выходка!» — сказала, как вколотила гвоздь.
Аня побежала не в госпиталь, а к другой девочке, договорилась, что та подежурит сегодня вместо неё. После чего отправилась к Сане. Бабки дома не было: Саня читал у окна за столом.
— Привет, Исаакий, — сказала Аня.
Саня с трудом оторвал глаза от книги. Некоторое время взгляд его плавал, мысли не могли расстаться с прочитанным.
— Ты же мог разбиться? Как сумел забраться ночью? Кто-нибудь видел?
— Вроде нет.
— Зачем ты это сделал? Мешал тебе трос?
Саня был бесконечно дорог ей. Хотелось обнять его, но не рыдать, прижавшись, а действовать, действовать!
Саню надо было спасать. Сам себя он спасать не собирался. Утешался Священным писанием, шагал в пропасть, хлопая длинными девчоночьими ресницами. Жалость, нежность отступили. «Вернутся ли?» — подумала Аня. Не было времени думать и над этим.
— Зачем ты, Нюра, пришла ко мне? — строго спросил он.
У Ани возникло чувство, что он частица её, потайная какая-то, запретная частица. Это она залезла ночью на купол, потому что не могла иначе. А ещё раньше произнесла кощунственные слова о… самом. Что спасая Саню, она спасает себя. Но это было мгновенное, мимолётное чувство.
— Ты никому не говорил?
— Меня никто ни о чём не спрашивал, Нюра.
— Ладно. Сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь.
Аня побежала домой.
Мать что-то писала резким, размашистым почерком.
— Что там говорят? — спросила, не поднимая взгляда.
— Насчёт чего?
— Про крест.
— Ничего не говорят, — пожала плечами Аня, — ветром, говорят, сорвало.
— Ветром, — мрачно повторила мать, — я им покажу, ветром.
Аня встала у неё за спиной, обняла за плечи. Перо приостановило рвущий бумагу бег. Мать вопросительно оглянулась. Нежности у них были не в ходу.
— Неужели мы скоро уедем отсюда? — вздохнула Аня.
— Вполне возможно, — мать пошевелила плечом, высвобождая руку.
— Мне так надоело жить в избе. Эти дрова, вода! Всё время носить, носить!
— Радуйся, что в избе. Люди живут в землянках, в бараках. И ещё долго будут жить.
— Но в принципе вопрос решён?
— В принципе решён. Ты мне мешаешь, Аня!
— Мамочка, — прошептала Аня, — а это недоразумение с крестом, оно… не повлияет?
— На что?
— Ты же знаешь, как бывает. Помнишь того дядьку-украинца — секретаря соседнего райкома, ну у него в районе уйгуров-дезертиров поймали, помнишь? Дядька-то ведь в чём виноват, а ведь сняли… Правда, что его потом…
— Это совершенно разные вещи, — перебила мать. — Его наказали — и правильно наказали! — потому что среди дезертиров был брат председателя райисполкома.
— Так ведь и тут, — подхватила Аня. — Это же твой район…
— Тебе не кажется, — спросила мать, — что это не твоего ума дело?
— Просто я подумала. — Аня стала выяснять, правда ли, что в Архангельск прибыл пароход с американскими подарками. Хорошо бы ей пальтишко, пёстренькое такое, с плечиками. Как бы выбрать, пока не расхватали? Может, они съездят?
Мать отвернулась, уставилась в окно. Аня опустилась на колени, не дыша, заползла под кровать, где стояли две бутылки водки, полагавшиеся матери на паёк. Так же, не дыша, с бутылками на весу выползла, выскользнула в сени. Потом вернулась, оделась.
— Почему всё-таки тебя это волнует? Знаешь, кто сделал? — спросила мать.
— Да ты что! Я в госпиталь опаздываю…
В сенях Аня сунула бутылки в мешок, вышла на улицу, пошла в сторону госпиталя, хотя ей надо было в другую…
…Через полчаса была у Сани.
— Спасибо, Нюра, — поблагодарил он, когда она рассказала, — да только не стоило хлопотать. Ну, сейчас не сломают, так потом сломают…
— Да ведь речь-то… о тебе! — опешила Аня. — Знаешь, что бы тебе за это сделали! — Ей стало обидно. Она старается, унижается перед Филей, а он… — Странный ты, Исаакий!
— Не сердись, — Саня взял её за руку, — я как-то не подумал об этом… Давно, кстати, хотел сказать тебе, Нюра, я в Бога верую.