Услуги историка. Из подслушанного и подсмотренного

Евгений стал с удовольствием есть суп с мясом, то и дело крякая и приговаривая: «Ха, надо же! Суповое мясо! Суповое мясо!» Расправившись с тарелкой, предложил выпить шампанского за знакомство. Выпили. Потом еще, за хозяйку, еще, за Марианну, потом за нас всех вместе… Все понемногу расслабились. Сама собой началась беспорядочная беседа. Вернее, не совсем обычная беседа… Если точнее, за столом был практически монолог. Говорил лишь возбужденный Евтушенко, говорил, часто обращаясь даже не к нам троим, сидевшим напротив на стульях, а скорее, повернувшись в полоборота к своему старшему другу Луконину. Говорил Евгений в основном… о себе и о темах так или иначе вокруг себя либо своих поездок и публикаций, упоминая, впрочем, то и дело разные известные фамилии и зашифрованные имена, а также события, понятные лишь им с Лукониным. Михаил Кузьмич же в основном молча кивал ему, как бы заранее соглашаясь со всем. Может, ему просто лень была разговаривать, устал после футбола, а может, несколько смущался еще не совсем знакомой компании и вообще непривычной обстановки, или чуть сморило его после обилия шампанских тостов… А Евгений говорил, все распаляясь о чем-то, кажется, для него очень серьезном, и для меня, например, это было самое интересное, я слушал, как говорится, развесив уши, и не надо мне было никакой совместной беседы за этим столом.

Явно раскрасневшись от шампанского и от безусловного внимания нашей компании, быстро, как опытный актер, почувствовав публику и ощутив себя в качестве главного персонажа в этой пьесе в квартире у метро «Речной вокзал», Евгений Евтушенко вдруг заговорил нервно о, видимо, наболевшем и давно распиравшем его, обращаясь все к тому же Луконину, который, конечно, явно был «в теме». Помню, он сказал — вроде бы вне всякой связи с предыдущим — с явной обидой на что-то, пока мне не очень понятное, но явно знакомое Луконину, похоже, продолжая начатый с ним ранее разговор:

— Представляешь, о н ведь оставил бумагу в органах на всех нас! На всех буквально! Не только на меня, но и на Васю, и на Роберта, и на Булата!.. Представляешь? И даже на нашего друга «Коммунисты, вперед!», даже на него!

Последнее-то я, конечно, расшифровал про себя сразу: «Коммунисты, вперед!» — это Александр Межиров, друг Евтушенко и автор этих знаменитых стихов.

— И, значит, именно поэтому нас с Васей срочно выперли из «Юности»… А е г о, наоборот, Полевой вставил! Вместо нас! Теперь о н и мне всё закроют, все поездки, все выступления, все книжки, всё, вот увидишь!

— Да не волнуйся ты, Женя, всё обойдется, никто ничего не закроет тебе, — вяло успокаивал его Луконин.

— А знаете, ребята, — вдруг вспомнил Евгений о нас и развернулся от Луконина, — в какой недавно я прекрасной поездке был, в Андалузии! Ах, какие там женщины! Давайте я прочитаю вам то, что я там написал: «Счастье по-андалузски» называется. — Он чуть отодвинул от себя закуску, поставил локти на стол и начал так выразительно, как будто перед ним сидели не три человека, а целый зал, с нажимом, почти по слогам, упиваясь собственным чтением и заставляя нас представить себе картину:

В корсаж андалузка засажена ловко.
Два шара земных распирают шнуровку,
а нижние юбки слоёным пирожным
хрустят при движении неосторожном…

И далее — все это небольшое прекрасное стихотворение, которое я с того вечера сразу же запомнил. Он закончил чтение и победоносно посмотрел на нас. И, наверно, увидел в наших глазах то, что и ожидал: восхищение. Потом повернулся вновь к Луконину, который тоже улыбался и одобрительно кивал. Выпили еще и еще. И весь этот вечер продолжал неутомимо солировать Евгений Евтушенко, то заразительно и театрально читая свои стихи, новые и известные, то увлекаясь своими рассказами о поездках в разные экзотические и недостижимые — для нас тогдашних — страны, то вдруг мрачно предрекая свое тусклое, непечатное и невыездное будущее из-за так внезапно и совершенно некстати возникших неприятностей в журнале «Юность»…