Услышать тебя...

Может быть, когда он впервые почувствовал, что в семье неладно, нужно было что-то сделать, предпри­нять? Он ничего не стал делать, даже закрыл глаза на явную измену жены. Зачем себя обманывать? То, что Лиля ему изменяет, он почувствовал сразу и не нашел в себе мужества порвать с ней. Он оставил всё так, как есть. В какой-то мере это было даже удобно: никаких трагедий, перемен. Жизнь течет себе, как река, не выходя из берегов. Возможно, он еще и продолжал любить Лилю, страшился навсегда потерять ее. И Лена совсем не торопила его порывать с семьей, а наоборот, ничего не обещала и ничего от него не требовала. И вот здесь, в больнице, он понял, что так дальше продолжаться не может: он должен прибиться к какому-то одному бере­гу. Но к какому?

С Лилей, в общем, всё было ясно: она давно отдали­лась от него, у нее своя жизнь — эти поездки в Ленин­град и Москву, — и разрыв неизбежен. С Леной всё обстояло сложнее. Сергей чувствовал, что она тоже не принадлежит ему, хотя, казалось бы, у них всё прекрас­но. И будет ли когда-нибудь принадлежать, он не знал.

Как бы там ни было, нужно начинать жить по-новому. А если так, то нужно разом рвать всё, за что раньше по инерции бессознательно цеплялся. Рвать решительно и бесповоротно. И все-таки он не ожидал, что это произой­дет гораздо скорее, чем он думал.

Однажды, сидя в своем «колоколе», Сергей отложил в сторону ручку и задумался. Только что прошел дождь, и на стекле еще не просохли извилистые дорожки, ещё мчались над больничным парком лёгкие облака, а ветер с шумом налетал на зазеленевшие деревья, но уже в гро­зовом небе то тут, то там раскрывались голубые оконца и оттуда ударяли в глаза ослепительные лучи.

Задумался Сергей не просто так. Здесь, в больнице, он вдруг охладел к своему недописанному роману. То ли от тяжелейшего физического потрясения, то ли оттого, что он смутно чувствовал, что в жизни его что-то переме­нилось, он вдруг понял, что работа над романом — это бегство от самого себя. В его жизни сейчас происходили более значительные по своему драматизму события, чем те, которые он описывал в романе. Да, он работал, но это уже было не творчество, а инерция. Снова и снова перечитывал написанное и все более разочаровывался: какая-то неинтересная, придуманная жизнь. Не люди, а схемы! Как он мог написать такое? Вспомнились ве­чера, когда он радовался написанным страницам, а те­перь ему было стыдно.

И вот сегодня, когда прозрачный летний дождь про­мчался над городом, протрезвонив по крышам, как на ксилофоне, и смыл с деревьев пыль, Сергей понял, что не будет продолжать роман. Если то, что он написал, можно было назвать романом. Романом без названия. Он когда-нибудь напишет другой роман. С названием. И не будет вымучивать из себя героев. Если он после удара ножом выкарабкался, выжил, то герои его романа не перенесли этого потрясения и погибли для него. Чем крепче он чувствовал себя, тем больше худели, бледнели его герои. Становились дистрофиками. И самое удиви­тельное: Сергею не хотелось их лечить, делать им перели­вание крови, пичкать витаминами. Ему хотелось поскорее их похоронить. И на могиле, вернее на романе, поставить крест.

Он не похоронил своих героев. Поступил с ними еще более жестоко: предал кремации. Здесь же, в бывшем процедурном кабинете, нашел вытяжной шкаф с дымо­ходом, немного напоминающий коптильню для рыбы. Сергей попросил у куривших на лестничной площадке больных спички, вернувшись, закрыл дверь и в вытяжном шкафу одну за другой сжег все двести шестьдесят стра­ниц своей рукописи.

Он слышал, что в дверь стучат. Однако открыл, когда догорал последний лист. На пороге возникла рассержен­ная Альбина. Морща нос, она втягивала в себя пахну­щий гарью воздух.

— Ты что тут пожар устроил?! — накинулась она на него. — Больные пришли и сказали, что в коридоре пах­нет дымом.

 Она вертела круглой головой в белой ша­почке.

— Что ты тут жег?

— Почтим память безвременно погибших минутой молчания, — без улыбки сказал Сергей и выпрямился, руки по швам, как это всегда делают в подобных слу­чаях.

Но Альбина была слишком рассержена, чтобы дока­пываться до истины и понять его. Поджав губы и блестя на него очками, жестяным голосом потребовала:

— Ключ, — и руку протянула.

Сергей отдал ей ключ. Больные с любопытством по очереди заглядывали в кладовую, но, обнаружив, что ни­какого пожара нет, уходили.

— Больше не получишь, — отрезала Альбина, отсту­пая с дороги, чтобы он смог пройти к двери.

— Все в порядке, Альбина, — сказал он. — Да не хмурься ты, чудачка, тебе это не идет. — И, невесело улыбнувшись, вышел из комнаты.

Они бродили с Наташей по больничному парку, слу­шая голоса птиц. Днём в парке трезвонили синицы, во­робьи, мухоловки. Из ближнего соснового бора наведы­вались трясогузки. Степенно разгуливали по узким до­рожкам и, весело поблескивая чёрными точечками глаз, наперебой пускали нежные трели.