Усмешка тьмы

– И над мистером Ли Шенцем, – добавляет Николас.

Возможно, мне лишь послышалось, что он произнес мою фамилию так, но я бы все равно заставил его повторить – если бы Натали не вмешалась быстрее:

– Не над тобой, а вместе с тобой, Марк. Она оговорилась.

– Да ничего подобного! Все смеялись над Табби – чего вы прикидываетесь-то?

– Сбавь тон, мальчик, – приказывает Биб. – Мне кажется, ты насмотрелся слишком много фильмов.

– Я вам не «мальчик»! Я знаю, что видел!

– Мальчик – да еще и такой своенравный, а, Натали? – говорит Биб с улыбкой, от приторности которой зубы сводит. – Может, именно Марк притворялся. Смеялся так, что кто-нибудь с улицы мог бы подумать, что он под наркотиками.

Она что, хочет поспорить на тему – как правильно смеяться над старыми комедиями? Я уже готов прямо спросить ее об этом, но меня снова опережает Натали:

– Тогда этот «кто-нибудь с улицы» – просто дурак, если не хуже. Марк смеялся искренне.

– Не умничай с матерью, будь добра, – одергивает ее Уоррен.

– Пусть тогда мать не говорит таких вещей о моем сыне!

– Она ничего такого не имела в виду, – пытается примирить их Николас. – Просто…

– А я думаю, что имела. Я, знаете ли, не глухая и не глупая.

В другой раз я бы восхитился тому, как ловко она поставила на место родителей и Николаса, но сейчас я весь безотчетно дрожу, будто в ожидании, что вот-вот грянет гром. Впрочем, из всех тех предчувствий, что ворочались сейчас у меня в голове, это было еще далеко не самым зловещим.

– Я в твоих умственных способностях не сомневаюсь, – отвечает Николас.

– Дурак бы ты был, если бы сомневался, – усмехается Колин. – Из всего того дерьма, что поступало на печать в «Кинооборзение», она делала конфетку.

– Даже если вы знаете все слова на свете, это не освобождает вас от правил хорошего тона.

Глупо было бы думать, что здесь, в этой хорошо обставленной кухне, между этими хорошо образованными людьми могла вспыхнуть потасовка, сколько бы эти люди ни выпили, но… Но. Мой взгляд цепляется не только за бледные шутовские белила на лицах, но и за сверкающие полированные лезвия. Здесь, на кухне, полно ножей. На одной разделочной доске за моей спиной их висит достаточно, чтобы вооружить нас всех до единого. Когда очередная вспышка света на отточенной стали ранит мой взгляд, Биб смотрит на Натали – и медленно произносит:

– Мы с отцом не знали, что ты приложила руку и к статьям в этом журнале. Ты никогда не говорила нам.

– Видимо, надо было упоминать ее имя не только как оформителя в выходных данных, – говорит Колин. – Тогда у нее был бы еще один повод гордиться собой.

– Некоторые из нас хотели бы заметить, что ей лучше приберечь всю свою гордость для текущей работы, – Николас идет в штыки.

– А вы сейчас о каких таких «нас» говорите? Где ваша банда? В кармане завалялась?

Марк смеется. Питчек – тоже. Не знаю, кто из них сейчас злит Николаса больше, но я однозначно должен пресечь назревающее членовредительство и убрать ножи. Я тянусь к разделочной доске.

– Объяснитесь-ка! – требует Николас.

Я обращен лицом к ним ко всем, при этом двигаюсь так плавно, что никто не замечает.

– А что я непонятного сказал, грамотей вы наш? – интересуется Колин. А мне вот интересно, поместятся ли все рукоятки разом в мой кулак.

Посреди этих размышлений вклинивается голос Марка:

– Саймон! Чего это ты так уставился на ножи?

– Боже, – восклицает Биб, – а сейчас что с ним не так?

– Может, он тоже хочет сказать что-нибудь, – предполагает Джо.

– Именно! – глаза Марка сияют, его голос становится необыкновенно торжественным. – Саймон, ты должен сказать, что ты думаешь о фильме.

– Ты – правомочный глашатай Табби, – соглашается Колин. – Никто не знает о нем больше, чем ты. Ты – кладезь всех знаний. Ты – и никто другой.

– Только сядь сначала, – умоляет Биб. – Мы за тебя волнуемся.

А мне страшно открыть рот – я на самом краю. Садясь за кухонный стол, я хватаюсь за коробочку от DVD-диска. В моих руках она не кажется мне оружием вроде того же ножа – нет, скорее, ножнами.

– Ну что ж, – подводит черту Уоррен, – Саймон, объясни нам, в чем ценность Табби Теккерея.

– В чем целостность сельдерея? – выдаю я, запинаюсь, пробую снова: – Мерзость, леденея. Цельность елея. Бясь.

После каждой моей отчаянной попытки Марк хихикает все громче и громче, и когда язык окончательно меня предает, он хохочет вовсю. К нему подключается Кирк Питчек, а затем и Колин, тот даже аплодирует. Они что, думают, это все шутка? Я мертвой хваткой вцепляюсь в футляр от диска, на лице цветет идиотская ухмылка, и я все еще надеюсь выдавить хоть одно внятное слово. Джо хохочет, запрокинув голову, и Натали от него не отстает. Интересно, будет ли им так же смешно, если мои запинки превратятся в хрипы задыхающегося? Футляр трещит у меня в руках, и я рад, что не взял ножи – столкнись я с потоком такого откровенно ехидного злорадства, как бы я удержался, чтобы не ответить им, не ответить им всем?