Усобники

То, что не удалось сделать печенежским и половецким ханам, исполнил хан Батый, великий внук Чингиса и сам не менее великий — основатель Золотой Орды, потрясатель вселенной. Карающим языческим мечом прошлась татаро-монгольская орда по землям славян, и никто не ведал, где остановят своих скакунов воины Батыя. А он, идя на Европу, овладел Киевом, пожег и разрушил город, а возвращаясь в низовья Волги, довершил начатое.

С той поры много киевского люда ушло в Северо-Восточную, Залесскую Русь, а Киеву уже не суждено было именоваться стольным городом…

Когда боярин Стодол с гриднями и обозом, груженным дарами для Киево-Печерского монастыря, подъехал к Киеву, город еще не восстановил былую красоту: множество сожженных строений, разрушенных подворий заросло кустарником и бурьяном, поруганные храмы не радовали прежним благолепием.

— Вот и конец нашего пути, — сказал Стодол Олексе, переводившему удивленные глаза с города на широкую днепровскую речную гладь. — Видишь те купола — то собор Святой Софии, — продолжал боярин. — Там и гора, дворцы киевских именитых людей, палаты княжеские. Они еще от времен великого князя Владимира, крестившего языческую Русь… А эвон перевоз. Сейчас переправимся на тот берег и немедля подадимся в лавру — бить челом игумену и всей монастырской братии, дабы помогли сломить упорство лекаря Авраама… Нам, Олекса, домой, в Москву, поспешать надобно, княжеская хворь не ждет.

Гридин с боярином согласен: князь Даниил сдал, редкие сутки болезнь не прихватывает его. Но Олекса молод, и мысли его далеки от болезней, он о домашнем думает, Марьюшку вспоминает, Дарью. Конец недели, и она, верно, завела тесто на пироги, завтра, в воскресный день, с пылу с жару, горячие на торг понесет…

Конские копыта простучали по наведенному мосту, протарахтели колеса телег. Вниз, к пристани, спускался важный ордынец в сопровождении нескольких татар. Стодол не намеревался уступать дорогу, да увидел на халате ордынца ханскую медную пластину: не покорившийся ей считался ханским ослушником и приговаривался к смерти. Боярин поднялся в стременах, повернулся к гридням:

— Посторонитесь!

Проехали ордынцы, а московиты продолжили свой путь. Спустя некоторое время кто-то из гридней обронил:

— В сабли бы их.

Стодол сердито прикрикнул:

— Того ли ради в Киев явился? Еще, может, доведется удаль выказать, Аника-воин.

Вот ремесленный и торговый Подол: пустынные улицы, редко ударяли молоты кузнецов.

Стодола такая тишина удивила:

— Отроком довелось мне увидеть Киев, когда на Подоле от звона железа уши закладывало, а в многолюдстве конь с трудом дорогу прокладывал. — И протянул печально: — Эвон, как Русь разорили!

Оставшуюся дорогу боярин промолчал, да и лавра показалась…

* * *

— А Даниил, княже, не жилец, — хихикнул боярин Ерема.

Они ехали на княжескую тоню, что в верховьях Клязьмы. Дорога шла берегом. Местами лес подступал близко к реке. Казалось, еще немного — и деревья ступят в воду.

Князь Андрей Александрович брови поднял:

— Что так?

— Грудная болезнь душит Даниила. Стодола в Киев за лекарем отправил.

— То алчность задушила Даниила. Переяславлем подавился…

Изба на рыбацкой тоне вросла в землю. На шесте сеть развешана, ладья носом в песок зарылась. Завидев князя, рыбаки пошли навстречу. Андрей Александрович спросил:

— Отчего невод не заводите?

— Только вытащили, княже.

— Ну?

— Не больно.

— Что так?

— Видать, залегла. Перед дождем…

Великий князь и боярин вернулись во Владимир после того, как рыбаки во второй раз вытянули пустой невод.

Неудача на рыбалке не огорчила князя. В тот день его не покидало хорошее настроение. Часто возвращался к сказанному Еремой. Случится, умрет Даниил, и по старшинству и по положению великий князь заберет себе Переяславскую землю. Юрию хватит одной Москвы, и пусть благодарит, что он, князь Андрей, помог Москве сохранить Коломну…

В сознании промелькнуло: умер Дмитрий, не станет Даниила, и лишь он, Андрей, останется из братьев.

Скользнула мысль — и нет ее. Что от того князю Андрею? Недружно жили, а когда отец по княжествам их рассадил, еще большая вражда обуяла братьев, будто и не Невского они дети. Родная кровь не трогает жалостью сердце великого князя Владимирского. За вечерней трапезой пил много вина, но хмель не брал. Князь Андрей все выискивал, какие обиды терпел от братьев, себя распалял, но; сколько ни старался, на ум ничего не приходило. Так и спать удалился.

* * *

А наутро, едва открыв глаза, великий князь велел позвать тиуна Елистрата. Пока умывался и расчесывал костяным гребнем жидкие волосы, приковылял тиун, остановился у порога. Надевая рубаху, князь объявил:

— Отправляюсь я, Елистрат, к хану, обоз готовь.

— Что так?

— Сказывал Ерема, Даниил плох. Юрий же молод, а хану решать, кому Переяславль отойдет.

Тиун бороденку потеребил:

— Дары сам, княже, отберешь?

— Тебе, Елистрат, доверяю, не впервой. Да проследи, чтоб рухлядь молью не была бита, в короба уложена. Ордынцы на дары падкие. Не в очи, в руки заглядывают. Покуда не подмажешь, слова доброго не услышишь.