Усобники

Дмитрий поднялся, направился в трапезную. Здесь его уже дожидался Ростислав. Они ели молча. Но вот воевода промолвил:

— Как бы Андрей не воротился с татарами.

Дмитрий вздрогнул. Выкрикнул зло:

— Не хочу верить, что брат татар наведет! Козни против меня замысливает — это одно, но на разор пойти, Русь грабить? Не Каин же Андрей! В очи бы его поглядеть, прочитать, какие мысли в голове князя городецкого! Слышишь, Ростислав, не верю, что на измену Андрей горазд!

— Да какие мысли, когда злобствует он. А где злоба, там и предательство, — заметил воевода.

— Забыл завет отца нашего, Невского: не води недругов на землю родную.

Дмитрий закрыл глаза, потер виски. Не верилось, что брат измену замышляет. Ростислав еду отодвинул, ждал, что князь скажет. А у того лицо исказилось в гневе. Встал, резко отодвинул ногой стул:

— Не говори никому, воевода, что брат на брата замахивается. Может, облыжно все?

* * *

Городецкий князь торопился. Переправившись через Клязьму, он трое суток не делал ночных привалов: опасался погони. И только на четвертый день, к вечеру, велел поставить шатер.

Гридни сняли с вьючной лошади несколько поленьев, высекли огонь, и вскоре пламя костерка весело полыхало в степи. На таганке повесили казан, и в нем варился кулеш с солониной.

Гридни стреножили коней, выставили сторожу и улеглись на ночевку у костерка, разбросав войлочные попоны…

Чем глубже на юг от Владимира удалялся Андрей, тем больше давала о себе знать весна. Исчезли снежные задулины [16], из-под стаявших снегов пробились первые подснежники, степь менялась на глазах.

Неделю на вторую перевалило, как ехал князь Андрей. Зазеленела степь, а на речных плесах отдыхала с перелета дикая птица. Завидев с высоты воду, падала, плавала с шумом — видно, радовалась, чуя приближение к родным местам.

Лишь князь Андрей тревожился. Что ожидает его в главном городе Орды, в Сарае, честь или бесчестье? Поверит ли ему хан, велит ли дать ярлык на великое княжение?

Смутно на душе у городецкого князя, подчас он даже не замечает, чем живет степь. Грело, но не палило солнце, поднималось высоко, дни становились долгими, а ночи короткими. Топтали степь копыта русских коней. Вьючные кони, груженные подарками, шли в поводу. В сумерки гридни разбивали князю шатер, варили на костре гречневую кашу с салом вепря. Она дозревала в казане, и тогда на всю степь тянуло ее запахом. Засыпая, гридни лениво переговаривались, подседланные кони били копытами, и только стража бодрствовала.

Ночная степь была полна таинственных шорохов и звуков, она жила по своим неумолимым законам. Степь подчинялась этим законам и в тот час, когда проезжал городецкий князь, и прежде, когда по ней проносились орды Батыя, тянулись кибитки свирепых гуннов, ставили свои вежи [17] скифы и сарматы, печенеги и половцы.

Сон подолгу не приходил к князю Андрею. Среди ночи вдруг делалось ему страшно. Это когда вспоминал он отца, Александра Невского. Но городецкий князь гнал непрошеные мысли.

Когда становилось прохладно, Андрей кутался в корзно [18], смотрел на полог шатра. Тускло горела плошка, освещая походный столик и сваленное в углу оружие. За стенами шатра позванивали удилами кони, пофыркивали. У входа в шатер мерно посапывал юный гридин, и князь позавидовал ему: у него нет тех забот, какие одолевают его, Андрея.

Решение ехать в Орду начало зарождаться у городецкого князя давно и зрело постепенно. Все сомневался и остерегался. Больше всего опасался, ну как не примет его хан или, еще хуже, велит казнить, взяв сторону Дмитрия. В Орде всего можно ожидать.

Вот и младший брат, Даниил Московский, пытался отговорить его от поездки, сказывал: «Все мы Невские, гоже ли нам врозь тянуть?»

Ну и что, коли братья, а Дмитрий, эвон, на великое княжение уселся и еще Переяславский удел прихватил. Отчего же с братьями не поделиться?

И будто оправдывая себя, князь вздохнул:

— О-хо-хо, не по справедливости живет Дмитрий!

Накануне отъезда посоветовался он, Андрей, кое с кем из удельных князей. И что же? Ярославский и ростовский в один голос заявили: пора Дмитрию отказаться от великого княжения. А Михаил Тверской от разговора ускользнул. Да у князя городецкого на Михаила обиды нет, разве что досада сохранилась. Тверское княжество не Городецкое, и Тверь не Городец: и людом не обделена, и краше обустроена.

Вспомнилось, как, посаженный на княжение в Городце, он попрекнул отца в бедности удела. Строго глянул на него Невский, сказал как отрезал: «Всем вам, удельным князьям, быть под рукой великого князя. И он вам вместо отца будет. Без того Руси не подняться с колен, на какие ее Орда поставила. В одной упряжке вам ходить. А будете врозь тянуть, не сбросить Руси рабства. О народе русском вам думать…»

Больше, пока Невский был жив, Андрей о переделе уделов речи не заводил. Но зло на Дмитрия держал.

Как хотелось ему сесть на великое княжение, уж он бы княжил по справедливости! Но городецкий князь тут же задавал себе вопрос: как по справедливости? Будешь ли всем угоден, коли каждый князь норовит свой удел расширить?