Успех

— Я ведь, грешный человек, женат был неоднократно, а если точнее, как говорится, не для печати, то Нюська у меня — четвертая, даже, можно сказать, пятая. Не смейтесь, тут с одной из них мы не были расписаны, поэтому такая путаница в счете. Сказать, что не везло? Да нет. Каждый раз женился по любви, расходились по необходимости. Одна из моих жен, бывших, и сейчас в театре. А кто — не скажу. Догадаетесь — хорошо… Детей произвел на свет немного. Двоих. Оба хорошие. Парень — на флоте. Капитан-лейтенант… С Нюськой-то как получилось? Пожалел я ее, она меня, потом опять я, в общем, друг друга. Без меня ей, честно говоря, не светило. Ну и получился в результате счастливый брак, можешь себе представить. Только уж детей — поздно. Умру — куда она с ребенком… А у тебя дети есть?

— Сын.

— Большой?

— Четыре года.

— Где они у тебя?

— В Москве.

— А говорили — в Ленинграде. Тут черт-те чего наговорят. Театр! В Ленинграде, и она, мол, от него ушла.

— Это правда, — сказал Геннадий.

— Ушла?

— Да.

— Ты или она? Ну ладно, не будем об этом… У тебя налито? Давай.

— Давай.

— Ничего, что на «ты»?

— В самый раз.

— А это где ты… отметился? — Павлик заметил татуировку на руке Геннадия.

— В молодости.

— Сам-то откуда родом?

— Да не поймешь. Рожден в Вологде, детство в Берлине, школа в Новосибирске, ну и так далее.

— Отец военный?

— Да.

— А говорили — актер.

— Павлик, хватит тебе, что за допрос такой, — вмешалась Нюся. — Вы не обращайте внимания, Геннадий Максимович, у него иногда, знаете, развязывается язык.

— У меня тоже. Иногда, — сказал Геннадий.

— Не замечала.

— Вот правильно, — сказал Павлик. — Боюсь молчаливых людей. Кажется, что они что-то знают про вас и не говорят… Это из какой пьесы? Не помню уже. Из какой это, Нюся?

— Да ну тебя!

— Отец у меня военный. — сказал Геннадий. — Где-то еще жив, у него другая семья… Когда-то на каникулы привез меня в Москву, пошли с ним в театр. «Сирано де Бержерак»… Ничего лучшего в своей жизни не видел. Как сон, как волшебство какое-то! Там где-то гарнизон, блочные дома, детишки, офицерские жены… А здесь — черт возьми! «Забыть об истине, звучащей благородно?» — продекламировал он. — Помнишь, нет? Не играл?

— Играл, — сказал Павлик. — Я все играл. Но спектакль был так себе.

— Ничего! Поставим заново! — подмигнул Павлику Геннадий. — А?

И не смущаясь тем, что все давно примолкли и слушают их разговор и смотрят, — он заговорил стихами, все громче и громче, уже для всех:

Забыть об истине, звучащей благородно, Не смелым быть орлом, но низким червяком,

И пробираться хитростью, ползком Там, где хотел бы вверх лететь свободно?

О нет! Благодарю! —
Дрожать и спину гнуть,
Избрав хоть низменный,
зато удобный путь?..
О нет! Благодарю! —
Зависеть от каприза
Барона старого, от печени маркиза,
От тех и от других? О нет! Благодарю!

— Браво! — Все зааплодировали.

— Можно выпить за ваше здоровье? — сказал с чувством поклонник Саша, и его поддержали, стали чокаться, и сам Геннадий неузнаваемо повеселел:

— Можно! Будем здоровы! За Сирано де Бержерака! Ура! — И протягивал бокал, целовался с Нюсей, хлопал по спине Павлика и давал себя хлопать, словом, вел себя как после хорошей дозы спиртного, пока вдруг Павлик не обратил внимания на его бокал.

— Вы что, не пьете?

— Нет.

— Что, совсем ничего? — вдруг как-то даже испуганно спросил Павлик.

Геннадий приложил палец к губам. Павлик кивнул сочувственно.

— Да нет, Павел Афанасьевич, — засмеялся Геннадий. — Просто не пью. Считаю лишним.

Шла репетиция. Геннадий говорил, стоя у сцены:

— Раньше, в прошлые времена, искусство было делом рук избранных, да? Аристократов. Не обязательно аристократов по крови, это мог быть крепостной актер Щепкин или сын лавочника Чехов. Но люди эти, становясь художниками, должны были возвыситься духовно. Уровень интеллигентности, он был необходим! Сейчас смотришь какую-нибудь современную пьесу — впечатление, что не сын лавочника, а сам лавочник это писал. Вот разница…

Он сел, предоставив актерам играть сцену. Алла Сабурова и Павлик Платонов — уже другой Павлик, сменивший спи гор с оленями на нарядный костюм и галстук, — начали:

Нина. Чудный мир! Как я завидую нам, если бы вы знали! Жребий людей различен. Одни едва влачат свое скучное, незаметное существование, все похожие друг на друга, все несчастные; другим же, как, например, вам, — вы один из миллиона, — выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значении… Вы счастливы…

Тригорин. Я? (Пожимая плечами). Гм… Вы вот говорите об известности, о счастье, о какой-то светлой, интересной жизни, а для меня все эти хорошие слова, простите, все равно что мармелад, которого я никогда не см. Вы очень молоды и очень добры.

Нина. Ваша жизнь прекрасна!

Тригорин. Что же в ней особенно хорошего? Я должен сейчас идти и писать.

— Посмотрели на часы, — сказал из зала Геннадий. — Но., что-то держит вас, да?

— Она! — сказал Павлик.