Успех

Строчка состояла из одного слова: «Глупости».

Алла стояла рядом, совсем близко, отставив книгу, и смотрела на него с пугающей серьезностью.

— Поедем к тебе, — сказала она вдруг.

— Что?

— К тебе в общежитие. Куда хочешь, мне все равно… Ну что ты молчишь? Я тебе говорю, слышишь? — И она обняла его. — Ну что ты пугаешься? Пусть войдут, мне все равно. Ты жестокий человек, я все про тебя знаю, это на твоей совести Павлик Платонов, и ты уедешь от пас, как только тебя позовут. Все, все про тебя знаю и, вот видишь, люблю тебя. — Она теребила его за шею, заставляя склониться к пей. — Ну что же ты стоишь, как бревно! Обними меня!

И они обнялись.

— Уедем, да? — прошептала она.

— Нет, — шепотом отвечал Геннадий.

— Почему нет?

— Потому что это не нужно.

— Глупый ты, я тебя буду любить, — шептала она. — Тебя еще никто не любил. Не бросай меня.

— Хорошо, — сказал Геннадий.

— Что хорошо? Почему ты молчишь?

— Я тебе после все скажу.

— Когда после? — Она опять теребила его, уже со злостью. — Когда, когда?

— После премьеры, — шепнул Геннадий.

Она отстранилась. Сказала, вдруг отрезвев:

— А ну, уходите.

И он кивнул послушно и пошел к выходу.

Строили помост — продолжение планшета сцены в проходе между рядами. Актеры, таким образом, оказывались не только на сцене, но и углублялись в зал. Здесь им предстояло сейчас пройтись кругами вальса. Уже одетые, в костюмах своих персонажей, они стояли сейчас на этом помосте, ожидая команды: впереди Нюся Платонова в черном платье Маши, за ней, метрах в десяти, Аркадина и Тригорин и, наконец, в глубине зала Треплев. Приближалась премьера.

Геннадий стал рядом с Нюсей, взял ее за руку и, подав знак радистам, закружил… Звучало фортепьяно, меланхолический вальс четвертого акта, и Маша, медленно кружась, говорила:

— «Все глупости. Безнадежная любовь — это только в романах. Пустяки, Не нужно только распускать себя и все чего-то ждать, ждать у моря погоды…»

Музыка зазвучала громче. Следующей парой шли Аркадина и Тригорин. Приближаясь к рампе, Тригорин узнавал Машу:

— «Марья Ильинична!»

— «Узнали?»

— «Замужем?»

— «Давно».

— «Счастливы? — спрашивал Тригорин и уже встречал Треплева, идущего из глубины зала. — Ирина Николаевна говорила, что вы уже забыли старое и перестали гневаться». — И Треплев протягивал ему руку…

Была шумная, бестолковая репетиция, где пробовали всё одновременно — движение, музыку, свет. То и дело подходил кто-то из постановочной части, или костюмеры, или в очередной раз помреж Галя, или вдруг почему-то женщина из дирекции.

Теперь на сцене стоял в одиночестве Треплев, с рукописью в руках.

— «Я так много говорил о новых формах, а теперь чувствую, что сам мало-помалу сползаю к рутине… — И читал: — «Афиша на заборе гласила… Бледное лицо, обрамленное черными волосами…» Гласила, обрамленное… Это бездарно».

— Это не бездарно, почему же! — отвечал из зала Геннадий. — Это не хуже и не лучше, чем у других. Просто Треплев становится Тригориным. И видит это. И не хочет с этим мириться. Лучше — пулю в лоб. Так?

— «Что такое?.. — продолжал Треплев, вглядываясь в темноту зала. — Ничего не видно. Кто-то пробежал вниз по ступеням… Кто здесь?.. Нина! Нина!»

Нина Заречная уже шла ему навстречу, в шляпе, в тальме, озираясь пугливо…

Был слышен вальс. Геннадий торопливо входил в обитый деревом директорский кабинет. Здесь, у стола, в удобном кресле, сидела Зинаида Николаевна в платье Аркадиной. Другое удобное кресло предназначалось Геннадию.

— Присаживайтесь, — попросил Евгений Иванович. — Кофе, боржом?.. Взгляд его был ласков, голос, как всегда, тих, и телефон рядом на столике зазвонил еле слышно, не нарушая убаюкивающей тишины кабинета. — Я занят, — тихо сказал в трубку Евгений Иванович и уставился на Геннадия.

— Вы торопитесь, я знаю. Ну, во-первых, как дела? Мы успеваем?

— Я надеюсь.

— Успеваем, — сказала Зинаида Николаевна.

— Вам что-нибудь говорят эти фамилии? — Директор взял со стола телеграмму и протянул Геннадию.

— Да. Это критики московские. Они собираются ко мне на премьеру.

— Это та самая Неустроева? Из журнала?

— Да.

— Мы им заказали люкс в гостинице. Правильно?.. Наши тоже будут, из областной газеты.

— Хорошо.

— И почему-то, знаете, жены наших ответственных товарищей. Уже несколько звонков, просят места. У вас, очевидно, репутация новатора. Жены это обычно чувствуют.

— Ну улыбнитесь же, — сказала Арсеньева.

— Зачем? — спросил Геннадий.

— Одним словом, я предвижу успех, — продолжал директор.

— Посмотрим.

— Погодите, это еще не все. — Директор посмотрел на Арсеньеву. — Мы хотели бы знать ваши дальнейшие планы.

— Мои планы? Работать. Ставить хорошие спектакли, вот мои планы.

— Ну, а конкретнее?

— Здесь или там? Не знаю. Там, где смогу больше сделать.

— У нас ведь, признаюсь вам, есть па вас свои виды. Тут Зинаида Николаевна смеется, что вы хотите остаться Треплевым, не хотите быть Тригориным. И тем не менее. Кстати, мы, наверно, могли бы решить и жилищный вопрос. Не век же вам жить в общежитии.

— Посмотрим, — сказал Геннадий. — Вы знаете, у меня сейчас репетиция.

— Хорошо, хорошо… Кстати, пьеса, которую я вам давал… Вы прочли?