Успех

Когда Каспар Прекль узнал, что художник Ландхольцер содержится в сумасшедшем доме, он стал вспоминать страшные рассказы о здоровых людях, посаженных в психиатрические больницы происками тех, кому это было выгодно. Особенно сильное впечатление произвели на него упорно ходившие по Мюнхену слухи об очень одаренном и вполне здравом писателе Панница, — власти сгноили его в сумасшедшем доме за антиклерикальные выступления. Но сейчас, когда доктор Дитценбрун показал Преклю декларацию художника Ландхольцера, подписанную «Фриц Ойген Брендель, наместник господа бога и железнодорожного управления на воде и на суше», он уже больше не сомневался, что на этот раз в сумасшедшем доме сидит действительно сумасшедший.

Врач рассказывал, как все усиливались у Фрица Ойгена Бренделя симптомы мании преследования. Ему чудилось, что в него стреляют из окон, пытаются отравить, пропускают электрический ток, чтобы подменить ему желудочный сок и спинной мозг. Сейчас врачи диагностировали у Бренделя начальную, тихую стадию шизофрении, которая, к счастью, развивается довольно медленно. Доктор Дитценбрун встал и принялся расхаживать по комнате, как аист поднимая ноги и сыпля медицинскими терминами.

Наконец он повел Каспара Прекля к больному. Стараясь представить себе, какой будет его встреча с художником, Прекль до того разволновался, что у него пересохло во рту, задрожали колени, нервы напряглись до последнего предела.

Художник сидел в углу, прижавшись к стене, и угрюмо, исподлобья, смотрел на посетителей. Они сделали несколько шагов к нему, и он еще больше вжался в стену, еще ниже опустил голову с шапкой нечесаных волос. Врач заговорил с ним, быстро и как-то слишком уверенно, больной отвечал отрывисто, сердито, твердым, даже звонким голосом. Вопрос, был ли у него сегодня приступ болей, неожиданно вывел его из себя. Доктор Дитценбрун и сам отлично знает, что над ним все время производят опыты, щекочут электрическим током пятки, прокалывают десны, с помощью дальнодействующих передатчиков отравляют трупной, рвотной, сивушной вонью, нарочно умертвили кожу и мясо, так что он теперь как ободранный. Когда кладет руку на стол, у него всякий раз такое чувство, точно он касается дерева обнаженной костью. С трудом улавливая смысл его слов, Каспар Прекль не сводил с него глаз, стараясь навсегда запомнить облик этого человека, его исхудалое лицо, черную всклокоченную бороду, мясистый нос, запавшие сверкающие загнанные глаза, от которых становилось не по себе.

Так же внезапно, как вспылил, художник Ландхольцер успокоился и в свою очередь начал внимательно разглядывать Каспара Прекля. Пристально, неотрывно смотрел на него снизу вверх безумными, запавшими, трагическими, по-прежнему недоверчивыми глазами. Потом вскочил и вплотную подошел к нему. Тот, отнюдь не робкого десятка, чуть было не попятился. Но овладел собой и продолжал неподвижно стоять.

— Почему вы не представились мне, молодой человек? — резко спросил художник Ландхольцер. Теперь, когда они стояли рядом, обнаружилось, что ростом он гораздо выше своего гостя — долговязый, весь трясущийся человек. — Вас от этого не убыло бы, — добавил он, и Каспар Прекль отметил про себя, что говор у него коренного баденца.

— Меня зовут Каспар Прекль, — сказал молодой человек. — По профессии я инженер.

Больной все еще стоял так близко от Прекля, что тот чувствовал его острый запах, слышал мучительно трудное дыхание. Внезапно художник отошел в сторону и вполне спокойно сказал:

— Так, так, значит, тоже инженер, — и прошелся по палате.

Врач сказал, что, видимо, присутствие Каспара Прекля не очень тревожит больного. Пожалуй, их можно оставить наедине. Приблизительно через час санитар поведет Бренделя на прогулку. Если Прекль захочет, он может пойти с ними. Врач ушел.

Художник Ландхольцер подскочил к двери, поглядел в замочную скважину вслед врачу, подскочил к окну и, провожая взглядом удаляющуюся фигуру, стал делать магические пассы, словно кого-то заклинал и отталкивал от себя. Убедившись, что врач действительно ушел, он с веселой, лукавой улыбкой предложил Преклю сесть. И все тем же твердым, звонким голосом деловито спросил:

— Вас удивляет, молодой человек, что я сижу в сумасшедшем доме?

Опасливая скрытность, понятная у такого обездоленного человека, вызвала бы сострадание у Прекля, горечь и возмущение пробудили бы ответный порыв; но от этой деловитости он похолодел.

— Пожалуйста, говорите, господин Ландхольцер, — попросил он.