Успех

Уверенный в бессилии Берлина, Флаухер нанес решительный и сокрушающий удар: генерала, снятого Берлином с поста, назначил главнокомандующим баварскими военными силами и приказал привести войска к присяге ему, Флаухеру. Объявил всему свету по радио, что имперское правительство, порабощенное марксистами, поставило себе целью уничтожение политической независимости союзного Баварского государства и что уже много лет оно подавляет его национальную свободу. Бавария, оплот истерзанной Германии, больше не желает мириться с таким положением и вступает в борьбу, навязанную ей Берлином. На следующий день он по всей форме принял присягу войск, находившихся на баварской территории. Присягу баварскому правительству, как верному стражу всей Германии.

В его массивной квадратной голове звучали ликующие слова: «Те Deum laudamus!»[11]. Кутцнер во имя национальной идеи болтал языком, а Флаухер во имя той же идеи создал армию. Так кто же из них маршал, а кто барабанщик?

Кутцнер бесновался. Мало того, что этот Флаухер, пес поганый, уворовал его лозунги, он еще собирается утащить у него из-под носа венец всего замысла — националистический путч. Ну погоди, друг любезный. Так просто Кутцнер Руперт не сдастся. Мы еще посмотрим, кто первый откроет военные действия. Кутцнер устроил совещание со своими военачальниками. Тянуть незачем, они, можно сказать, в полной боевой готовности. Снова был назначен день «освобождения», на этот раз уже не в качестве генеральной репетиции. Девятого ноября пять лет назад красные псы подорвали старую империю, девятого ноября этого года она восстанет из пепла.

Из своего желтого дворца на Променадеплац Флаухер внимательно следил за событиями и посмеивался. Пусть Кутцнер спокойненько готовится, пусть дожидается, что армия перейдет на его сторону. Долго ему придется ждать у моря погоды: он, Флаухер, позаботился об этом. Когда наступит решительный час, не армия перейдет на сторону Кутцнера, а с таким трудом сколоченные кутцнеровские отряды перейдут на сторону Флаухера. Посмеиваясь, уверенный в победе, следил государственный комиссар, как «истинные германцы» снаряжаются для похода на Берлин. Ядром национального обновления по-прежнему была армия, а ею распоряжался он. И она была сильнее, чем казалось: не зря с ней заигрывают шесть дивизий рейхсвера. Если дело дойдет до прямого столкновения, пусть господа берлинцы не очень-то рассчитывают на свои войска. Уже сейчас главнокомандующий рейхсвером отдал тайный приказ, в котором панически заклинал своих командиров немедленно удалять всех офицеров, причастных к политике. Флаухер совсем расплылся в улыбке. Этот октябрь был благосклонен к нему, наградил его и улыбками, и уверенностью в победе.

В некий ноябрьский вечер направление ветра вдруг изменилось. Флаухер почуял это, столкнувшись в «Мужском клубе» с Пятым евангелистом.

— Мне говорили, — сказал тот своим высоким властным голосом, — мне говорили, господин государственный комиссар, что вам теперь уже не очень по вкусу физиономия господина Кутцнера. Знаете, я тоже решил больше не вкладывать денег в этого господина.

Оттягивая пальцем воротничок, Флаухер с раболепной преданностью смотрел в плотоядный рот Рейндля. Он мало смыслил в экономике, но зато отлично знал, что замечание, мимоходом брошенное этим треклятым Рейндлем, стоит в тысячу раз больше тысячи кутцнеровских демонстраций. Видно, вопрос насчет Рура улажен, немецкие промышленники договорились с французскими, у них пропала охота устраивать путчи. Капитал брезгливо отстранился от поборников государственного переворота и бряцателей оружием. Флаухер напряженно размышлял, так напряженно, что его квадратное лицо стало поразительно глупым. Если деньги бьют отбой, тут не поможет никакая армия, придется и ему, как Кутцнеру, пережить свое «цветение деревьев». «Я тоже решил больше не вкладывать денег в этого господина». Если сопоставить сей дружеский толчок в бок с некоторыми донесениями о берлинских настроениях, которые он до сих пор оставлял без внимания, то, пожалуй, уже не покажется таким паническим тайный приказ главнокомандующего рейхсвером.

Вот так история. Он перегнул палку, слишком много лозунгов позаимствовал у «истинных германцев». Если сейчас эта скотина Кутцнер вздумает выступить, виноватым окажется Флаухер, и он, маршал, полетит вверх тормашками вместе со своим барабанщиком. Фу-ты черт, в какую переделку попал. Всю ночь шагал он по своим низким комнатам среди обитой плюшем мебели, сопровождаемый таксой Вальдман, тяжко стонал и сильно потел. Он же вовсе не был обуян гордыней, он старался только во славу Баварии и всевышнего. Не может быть, чтобы провидение оставило его в час столь сурового испытания. Он был глубоко подавлен.