Успехи ясновидения

В этой сцене (пока - только в этой; через двадцать лет автор присочинит и другую в таком же духе) Манон тратит слова (и слезы) не то что бескорыстно - безрассудно. Не нуждается она ни в кошельке де Грие, ни в его защите: процветает щедротами любовника-откупщика. Дело идет всего лишь о власти; точней - о рабовладении. Но какая, однако же, демонская самонадеянность! Дворянину, духовному лицу - словом, человеку из общества, и притом человеку с будущим - предложить этак без затей ("Я спросил ее, что же нам теперь делать?"), а переходи на нелегальное положение; поступай на содержание ко мне, содержанке!

И дворянин, духовное лицо, и прочая, и прочая - во мрак и позор бросается стремглав, и еще с какой-то "неизъяснимой отрадой", - и на следующей же странице сделался бы смешон, - не вздумай вдруг Манон Леско смягчить его участь:

"Дабы я еще более оценил жертву, которую она мне приносила (что это наглость Манон или издевка де Грие?), она решила порвать всякие сношения с Б...".

Таким образом, честь в некотором роде не погибла: де Грие не будет делиться с г-ном Б... ласками Манон; а станет вместе с нею проживать капитал, который она у этого Б... "вытянула"; денег должно хватить лет на десять; а за это время отец кавалера, скорей всего, умрет и что-нибудь ему оставит.

Проект не особенно возвышенный (к тому же непредвиденные случайности пожар и кража - почти сразу его разрушают), но все-таки тут не обрыв, а лестница к обрыву: приживалом - ничего не попишешь, карточным шулером извольте, мошенником - так и быть; очень не хотелось бы торговать собственным телом ("ибо мне претило быть неверным Манон"), - но как последний шанс - куда ни шло; лишь одно-единственное положение представляется кавалеру невозможным, потому что нестерпимым, - и вот наши любовники пробираются по самому краю, и Манон все время соскальзывает, а де Грие опять и опять ловит ее уже на лету и отчаянным рывком выхватывает выхватывает из чужих рук.

В ее судьбе это как бы привычный вывих: падает благосостояние - в ту же минуту подворачивается очарованный богач. По словам де Грие (хотя откуда ему знать?), чужие мужчины ей, в общем-то, ни к чему ("я даже был единственным человеком, по ее собственному признанию, с которым она могла вкушать полную сладость любви"; однако же не ясно, что сказал бы по этому поводу г-н Б... или кто другой), - но развлечения необходимы - "столь необходимы, что без них положительно нельзя было быть уверенным в ее, настроении и рассчитывать на ее привязанность"!

Если вдуматься, это страшные слова - и описывают существо, одержимое истерической скукой - онегинской, так сказать. Манон заглушает гложущую изнутри пустоту - суетой, и больше всего на свете боится, что когда-нибудь на этот наркотик не хватит денег. Вроде как игральный автомат в режиме non-stop и с тревожным реле: ресурс партнера на исходе, кто следующий?

Каждый раз этот сигнал застает злополучного де Грие врасплох. Заклиная про себя: полежи, кукла, полежи с закрытыми глазами, пока я где-нибудь стащу аккумулятор, - он поспешно удаляется. Кукла тут же открывает глаза и бежит в другую сторону.

Как во сне, она идет по вращающейся сцене: из декорации в декорацию, из пьесы в другую пьесу, из роли в другую роль (кто, например, даст голову на отсечение, что неприятный гвардеец Леско - действительно ее брат?); но все одно и то же, драматургия сплошь бездарная, бесконфликтные живые картины - галантные празднества, завтраки на траве.

А де Грие застрял за кулисой, потом запутался в занавесе. Потому что он двигается по прямой; потому что, уступая героине в блеске ума, он безмерно превосходит ее - и всех нас - величием души. Каковое заключается, по-видимому, в страстном и деятельном постоянстве. Как цитирует Монтень из Плутарха: "если пожелать выразить единым словом и свести к одному все правила нашей жизни, то придется сказать, что мудрость - это всегда желать и всегда не желать одной и той же вещи". Людей такой прямизны, говорит Монтень, во всей древней истории наберется едва ли с десяток; а мы, нынешние (он писал за полтора столетия до Прево), все скроены из отдельных клочков, из случайных связей; поэтому "в разные моменты мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от других".

Только де Грие равен самому себе; всегда желает одного: не разлучаться с Манон; а измена Манон для него несовместима с жизнью. Всего лишь два побуждения - для поступков каких угодно: солгать, украсть, убить, пожертвовать собой.

Отплытие на остров Любви

Обсуждая сюжет, все - и де Грие первый - сводят главный мотив к навязчивой сексуальной идее; он даже приплетает сюда мечту о каком-то счастье - представляя его как нескончаемый медовый месяц на загородной вилле.

Но аббат Прево не зря обмолвился о своем сочинении: этот маленький трактат, - и не зря первое издание сожжено рукою палача.