Успехи ясновидения

Во всяком случае, на пишущего данный текст "История кавалера де Грие и Манон Леско" действует именно так: словно один из так называемых чудесных предметов - волшебное зеркало, или кольцо, или там золотое яблочко, кружащее по серебряному блюдцу... Короче, переносит в другой мир. Причем каждый раз в новый. Но вот ведь незадача: как почти никогда не бывает в сказках, каждый из этих новых миров безотрадней предыдущего.

И - как бы это сказать - всё реальней.

Эту историю вспоминаешь, как сон, в котором отчего-то догадался, что разные серьезные слова: страсть, свобода, верность, ревность, мужчина, женщина, честь - вроде игрушечных корабликов, непотопляемо легких; от каждого идет на неизвестную глубину леска с крючком, вцепившимся в чудовище; хищные призраки скользят в подводной холодной ночи; кораблики на волне пляшут.

Аббат Прево не считается гением; просто умный беллетрист; наверное, немало претерпел от тех европеянок нежных; полагаю, что каким-то случаем вряд ли счастливым - заглянул в лицо настоящей правде.

И эта изменчивость смысла, его ступенчатость - неокончательность, похожая на бесконечность, - надо думать, приз, поднятый с самого дна.

Развязка: триллер

"Я рассказываю вам о несчастье, подобного которому не было и не будет; всю свою жизнь обречен я плакать об утрате. Но, хотя мое горе никогда не изгладится из памяти, душа каждый раз холодеет от ужаса, когда я приступаю к рассказу о нем".

Не правда ли, такое предисловие - как бы сверхмощная лупа: теперь мы не пропустим ни буквы, ни заусеницы шрифта.

"Часть ночи, провели мы спокойно; я думал, что моя дорогая возлюбленная уснула, и не смел дохнуть, боясь потревожить ее сон. Только стало светать, я заметил, прикоснувшись к рукам ее, что они холодные и дрожат; я поднес их к своей груди, чтобы согреть. Она почувствовала мое движение и, сделав усилие, чтобы взять мою руку, сказала мне слабым голосом, что, видимо, последний час ее близится".

Женщина не ранена; молода: нет и двадцати; вечером была здорова; и никогда ничем, насколько известно, не болела. С чего взяла она, что умирает? Вздор какой! Просто расклеилась, расхныкалась.

Де Грие говорит: он сперва так и подумал.

"Сначала я отнесся к ее речам, как к обычным фразам, произносимым в несчастии, и отвечал только нежными утешениями любви. Но учащенное ее дыхание, молчание в ответ на мои вопросы, судорожные пожатия рук, в которых она продолжала держать мои руки, показали мне, что конец ее страданий недалек".

Согласитесь: не всякий распознал бы тут агонию. Всякий Другой скорей решил бы: припадок; ну, или обморок, раз не отвечает - где болит. Всякий другой потянулся бы за фляжкой с алкоголем, благо их несколько под рукой. Но вы же видите - не можете не увидеть - подчеркнуто трижды: заняты у де Грие руки.

Поистине, такие фразы оттачиваются бессонными ночами.

Про "подкрепительные напитки, что захватил с собою", он вспомнит перед тем, как рыть могилу.

И что Манон умерла не молча - вдруг выяснится в абзаце между мнимым, стало быть, обмороком - и могилой; но это уж такой абзац, что прямо запрещает любые расспросы:

"Не требуйте, чтобы я описал вам то, что я чувствовал, или пересказал вам последние ее слова. Я потерял ее; она и в самую минуту смерти не уставала говорить мне о своей любви. Это все, что я в силах сообщить вам об этом роковом и горестном событии".

Не много же вы сумели сообщить, молодой человек.

И не много найдется в мировой литературе - не говоря о житейской практике - таких необъяснимых смертей.

Удивительно, что я это заметил только теперь, перечитывая как бы напоследок. Несравненно удивительней, что я это заметил, похоже, первый.