Успехи ясновидения

А нам их не вообразить: кажется, что за последние три года он выговорил все, что хотел, - и так, что лучше нельзя.

Детские сюжеты, блеклые рифмы, громкие фразы - байронизм, православие, народность! - но никогда и нигде не звучала по-русски столь неистово и нежно высокопарная музыка обиды и свободы.

Положим, неуклюжий Полежаев тоже умирал от жалости к себе, - но тот рвался из рук палача по имени Рок и хрипел: за что? - смертный пот последней надежды, жадные жесты деревянного ямба, стучит полковой барабан.

Также некто Жозеф Делорм, страдая в нищете чахоткой, разводил в самодельных жардиньерках плакучие метафоры одиночества, - и самые трогательные Лермонтов сорвал.

"...Нет, невидимая рука отстраняет меня от счастья; у меня словно клеймо на лбу, я не имею права соединять свою душу с другой. Прикажите оторванному от дерева листу, летящему по ветру и плывущему по волнам, пустить в землю корни и стать дубом! Вот я - такой мертвый лист. Еще какое-то время я буду катиться по земле, а потом размокну и сгнию.

- Но ведь она-то, она же будет плакать, если ты промолчишь! Став женой другого, она будет всю жизнь сожалеть о тебе, ты сломаешь ее судьбу.

- Да, она с неделю поплачет от грусти и с досады; сначала она будет то краснеть, то бледнеть при упоминании моего имени, даже, наверное, невольно вздохнет, узнав о моей смерти. А следующей ее мыслью будет: "Как хорошо, что я вышла замуж за другого - он-то жив!""

Это из дневника Делорма, последняя запись: в октябре 1828-го молодой человек скончался. Его никогда и не было: его жизнь, смерть, стихи, прозу сочинил парижский студент медицины г-н Сент-Бёв, разыграв на романтическом клавире "заблуждения жалкой молодости, оставленной на произвол страстей", как выразился в 1830-м Пушкин, одобряя, впрочем, "необыкновенный талант, ярко отсвеченный странным выбором предметов". Сент-Бёв избавился таким способом от меланхолии, заодно и от бедности (а тяжба Делорма с судьбой была, в сущности, денежная; Полежаев, тот требовал от нее дворянского герба, - то есть оба искали покоя): вышел в люди, даже в литературные критики, стал впоследствии академик, сенатор, грузный толстяк, - словно и не отрывался от ветки родимой. Его метафоры оплатил жизнью - другой. Лермонтов предпочел последовать за Печориным.

Умный человек всего умней бывает лет в двадцать семь. Тогда он знает все - и что вечно любить невозможно.

Он только не владеет искусством обращения с дураками - и не желает его изучать, почитая презренным и скучным: "надоело! Всё люди, такая тоска, хоть бы черти для смеха попадались".

Зато изощряет стратегию против дур: "ах!!! я ухаживаю и вслед за объяснением говорю дерзости; это еще забавляет меня немного, и хотя это не совсем ново, но по крайней мере встречается не часто!.. Вы подумаете, что за это меня гонят прочь... о, нет, совсем напротив... женщины уж так созданы..."

Умный человек обычно думает о себе, что он очень умный, и что дураки его не любят именно за это (а значит - понимают! Не такие уж, выходит, они дураки!), лестная такая неприязнь его до поры до времени смешит.

А на самом деле дурак об умном полагает, что он просто наглый. В превосходящую силу чужого ума никто не верит, поэтому ненавидят не за нее; но когда спасение справедливости становится делом чести - совесть молчит.

Печорин это как будто понимал. И сумел перешутить Грушницкого. Лермонтову не удалось.

Есть такая реальность, в которой никто из нас не старше двадцати семи, - помните, Чехов в повести "Три года" писал про это? - и каждый умен, и каждый лежит в долине Дагестана, убитый, как дурак, другим каким-нибудь тоже дураком, - с догорающей в мозгу мыслью о какой-то совсем не дуре далеко за горизонтом - это очень важно, видите ли: заплачет она или нет?