Успение

– Гляди, он бы не наговорил тебе чего… Там станется!

– Не должен. Разговор-то по душам был, а не по службе. У них там тоже свои заморочки. По службе такие разговоры нельзя вести с духовенством. Будет агитация не от разума, а от власти… А и наговорит, так, Господи! Мало ли говорят! Типичное явление. Козыри-то что у них, что у нас одни, обветшалые.

– Гляди, брат. Голова твоя при тебе, а беречь её надо… И постригаться надо. С Ольгой ли, без неё ли. Жизнь наша такая – во епископы только через монаха! Да, поди, и не любишь её, а так, для потребы?

– Как сказать? Может быть, я бы на что-то и решился, но ей это не нужно. Начинает пить и раздражаться… Это значит женщине пора менять мужчину. Я недостаточно молод, чтобы жить с ней долго, и недостаточно стар, чтобы мало прожить на свете. Она это понимает. – Сергий откинулся на спинку стула, сколько-то секунд смотрел, как колеблется в прозрачном хрустале отражение свечей, потом коротко улыбнулся: – Бог с ним, со всем! Давайте выпьем. Павлуша у нас захирел сегодня. Нездоровится? Пей больше – прошибёт.

А Павел всё туже сжимался от мерзких слов, что велись вокруг него, сжимался от улыбок, сытых и пьяных, которые ползали по заросшим лицам сотаинников Благодати Святаго Духа, и нутро его не выдерживало, он слышал, как в самой серёдке существа его уже искрится точка, и сейчас она даст ломкие трещины и ослепит осколками.

– Господи! – закричал он вдруг и подломился на колени. Путаясь в полах подрясников, он застучал костяшками коленок к стулу благочинного. – Гос-по-ди-и!

Случилось это неожиданно, но все здесь знали Павла и, только на секунду вздрогнув от дикого голоса, приготовились к его выходке. Отец Василий выправил бороду из-за ворота, встряхнул её:

– Чем наша жизнь мерзка – бородищу этакую носить упреешь. – И спросил Павла патриаршим манером: – Чесо пришёл еси и от нашей Мерности чесо просиши?

– Душа!.. Душа вымерла от греха… Выгорела! – Павел обхватил руками голову и ткнулся в ноги благочинного, сотрясаясь от силы, с какой рвался в нём шар существа его.

Благочинный, кряхтя, согнул самоварное тело, достал рукой голову иеромонаха, ухватил в кулак волосы и запрокинул Павлово жалкое лицо.

– Како веруеши? – дохнул ему в лицо сыростью.

– Како верую?.. Ка-ко верую-ю?! – Павел замотал головой, вырываясь из тяжёлой руки благочинного. – Како верую? Господи!.. Нехристи!.. – Наконец он вырвался, встал на ноги и, обветшав телом, пошёл прочь из гостиной. Шар существа его лопнул, осыпался осколками, и теперь Павел был без внутреннего остова – мясо на обвалившихся костях.

Исайя заступил ему дорогу. Лохматый пьяный протодьякон свёл глаза у переносья и потянул руки к Павлу, загибая заодно рукава.

– Сотона… Со-то-на! – загудел он низко. – Купель по тебе окаянному плачет для потехи братии. – И ловко перекинув пустое тело иеромонаха, за загривок и за портки, поднял его над полом и перенёс в угол к кубовому аквариуму. – Покрестим наново, дабы Христа обрёл?

– Аксимос! – махнул рукой благочинный.

– Аааксимос! – тонко вытянул Геннадий.

– Купай! – усмехнулся Сергий.

– Аксимос – протрубил Исайя и расцепил пальцы. Едва Павел плюхнулся в узкую купель, протодьякон стал толкать его, чтобы с головой ушёл к карасикам, чтобы нахлебался. – Аксииимоос! – Наверно, он должен был пропеть, мол, крещается раб Божий Павлушка, но теперь забыл в зверском восторге сии слова и гудел одно патриаршие речение, значащее: «достоин». – Аксимос! – И в лад ему хлопали в ладоши остальные, кроме Сергия, и тоже выкрикивали это слово.

Павел быстро устал рваться за воздухом, отцепил руки от края купели своей, затонул во взбаламученной воде.

– Хвост-то у его, как у рыбы, а! Вот сом-то! Только тощой, навару не будет! – смеялся благочинный и дёргал за одежды Сергия. Сергий скрестил руки на широкой груди и глядел в аквариум, как всегда смотрит на рыб, спокойно, задумчиво.

– Утонет. Достань его, Исайя, – сказал он протодьякону, когда близко у стекла увидел лицо Павла, запутавшееся в волосах.

Исайя поднял иеромонаха за ворот, повесил на краю толстого стекла. Подняться на ноги Павел не мог, не мог поднять он и голову.

– Что, чудо-юдо, окрестился ли? – подлез к нему Геннадий. – А рожа-то, рожа, Господи! Сергий, Ольгу зови.

– Вот рыба-то! Зови Ольгу, Сергуха, зови! – хохотал благочинный.

Она вошла в гостиную, прислонилась щекой к книжному шкафу, погрела руки над свечами и едва глянула на аквариум.

– Ольга, поди, голуба, поближе, глянь на монаха. Он вашей сестрой не траченный, – ворочался на стуле благочинный.

Исайя воздел руки, чтобы сползли к локтям рукава, и едва шагнул к Павлу, тот тяжело поднял голову, отодвинул в сторону волосы и, насколько смог, плюнул в лицо протодьякону.

– Чтоооо? Скотина! – взбесился Исайя. – Шуток не знаешь? – Рывком поднял Павла над аквариумом, хотел бросить обратно, Ольга остановила:

– Эй! Разобьёшь стекло! Оставь его.

– У, чахлая сила! – Исайя подтянул Павла к себе, поставил ногами на пол и оттолкнул прочь.