Успеть до Господа Бога

— Если все видели, значит, флаги были. А впрочем, — добавляет он, — какое это имеет значение? Главное, что все видели.

Это очень плохо: он со всем теперь соглашается. И нет никакого смысла его переубеждать.

— Какое это имеет значение? — говорит он и соглашается.

— Надо кое-что добавить, — говорит.

Почему выжил.

Когда появился первый солдат-освободитель, то остановил его и спросил: «Ты еврей? Как же ты выжил?» И в вопросе звучало подозрение: может, кого выдал? может, отбирал хлеб? И теперь я вынуждена его спросить: случайно, не за чужой ли счет он выжил? А если нет, то, собственно, почему выжил.

Тогда он пытается объяснить. Говорит, например, о том, как шел на улицу Новолипки в течение семи часов — там было укрытие; хотел рассказать, что Инка, врач из больницы в Лесне, лежит без сознания в пустом здании напротив. Когда больницу переводили на Умшлагплац, Инка выпила люминал, надела ночную рубашку и легла в постель. Он нашел ее, перенес в дом, из которого всех вывезли; нес в розовой ночной рубашке; он хотел сказать, что надо ее оттуда взять, если она жива.

Стена шла поперек мостовой на Новолипках — дальше была арийская сторона. Из-за стены высунулся эсэсовец и начал целиться. Выстрелил несколько раз, но каждый раз в полуметрах от него. Может, у немца был астигматизм, есть такая болезнь, но ее можно исправить очками, но немец, очевидно, их не носил, вот и не мог попасть в цель.

— И это все? — спрашиваю. — Из-за того, что немец не носил очки?

Есть еще одна история, про Метека Домбу.

Однажды на Умшлагплац не набралось нужного количества людей для отправки; несколько человек и самого Эдельмана схватили на улице и бросили на телегу, в каких обычно свозили на улицу Ставки[38]. Телегу тащили две коняги, рядом с извозчиком сидел еврейский полицейский, сзади — немец.

Проехали Новолипки, и Эдельман вдруг увидел идущего по улице Метека Домбу. Тот был членом ППС[39], и его направили на службу в польскую полицию; он жил в Новолипках и как раз возвращался домой.

Эдельман крикнул ему: «Метек, меня схватили!» — тот подбежал к полицейскому, сказал, что это его брат, и Эдельману удалось соскочить с телеги.

Пошли домой к Метеку.

Отец Метека, маленький, худой, голодный, посмотрел неприязненно на пришедших:

— Опять Метек кого-то снял с телеги, да? И опять ни гроша за это не взял?

Ведь за такое он мог иметь большие деньги.

На эти деньги можно купить хлеб.

А он что? Снимает с телеги за просто так.

— Отец, — ответил ему Метек, — не беспокойся. Это доброе дело, и я пойду на небо.

— Какое небо? Какой Бог? Ты что, не видишь, что происходит? Не видишь, что здесь давно нет Бога? А если и есть, — и старик понизил голос, — Он на их стороне.

На следующий день взяли отца Метека — Метек не успел его снять с телеги. Вскоре он ушел в лес, к партизанам.

Это был второй случай, когда Эдельман должен был наверняка погибнуть, но помогла удача. В первый раз его спас астигматизм эсэсовца, а теперь — тот факт, что по улице, по которой его везли, Метек Домба возвращался домой после службы.

У девочек, что привезли с розовой пеной на губах (они успели потом вырасти, полюбить, родить детей и, значит, получили больше, чем дочь Тененбаум), было сужение митрального клапана: эти клапаны, словно лепестки, ритмично двигаясь, пропускают кровь. Когда они сужены, то кровь оттекает слишком медленно и может развиться отек легкого, сердце начинает работать быстрее, чтобы прогнать больше крови, но биться слишком часто не может, так как желудочек не успевает наполниться кровью… Оптимальная работа сердца — это четыре тысячи ударов в час, в сутки более ста тысяч раз, и за это время сердце перекачивает семь тысяч литров крови, то есть пять тонн… Я знаю об этом от инженера Сейдака, который говорит, что сердце — это обыкновенный насос и, как любой механизм, имеет свои особенности — прежде всего, большой запас производительности, износ механизма невелик, поскольку сердце может восстанавливать израсходованный материал, то есть проводить ремонтные работы на ходу.

Когда сердце не в состоянии быстро провести ремонт, оно начинает болеть. Чаще всего ломаются именно клапаны, и это естественно, говорит инженер Сейдак, они являются своего рода вентилями, а во всяком механизме, даже в автомобиле, вентили портятся быстрее всего.

Для инженера Сейдака понимание сути работы сердца не было сложным делом, и поэтому он за полтора года смог сконструировать для профессора аппарат, заменяющий настоящее сердце во время операции по его ремонту.

Стоимость нового искусственного сердца составила четыреста тысяч злотых. Это было изобретение мирового значения, и инженер Сейдак получил на него патент. Когда работа была окончена, на предприятие «Меринотекс» приехал контролер и заявил, что счет вписан не туда, куда следует, и потому инженер Сейдак виновен в убытках предприятия и, следовательно, совершил экономическое преступление.

К счастью, инженер Сейдак имел соответствующие бумаги и обвинение в преступлении с него сняли, а контролер был столь любезен, что это дело не внес в протокол.