Успеть до полудня

Я села возле девушки. Простынь по-прежнему скрывала ее от меня, но сейчас это было даже на руку. В лицо я ее все равно не узнаю, а новые детали будут лишь отвлекать. Все, что могу, – это настроиться на нашу связь, слиться с сознанием тигрицы, стать проводником ее ощущений и эмоций. Поэтому, закрыв глаза, я успокоила свое дыхание, через него расслабила и тело. Отрешенно почувствовала, как происходящее вокруг меня постепенно меркнет: концертный зал, взгляды устремлены на сцену, и общий свет медленно тает, погружая во тьму все лишнее, оставляя на виду лишь важное. Гаснут огни рядов балкона, бель-этажа, амфитеатра, затихает в темном безмолвии партер. И все внимание сосредоточено светом софитов на главной сцене, что дрожит предвкушением встречи со мной. Ощутив цель, я отпустила сознание.

Боль! Она выдирает кости из суставов, раздирает сухожилия, рвет мышцы. Я чувствую, как сминаются, растираясь в кашу, внутренние органы. Кричу! Хочу уползти, но та дрянь, что мне вкололи, превратила мышцы в безвольные ленты, я не могу ими управлять.

Меня трясло. Не выходя из трансового состояния, продолжая ощущать все, через что проходила молодая тигрица, я старалась нащупать ее более ранние воспоминания. Мне важно было увидеть не только сам момент смерти, но и то, что ему способствовало. Уловив образ матери, промелькнувший среди ужаса, боли и усталости, я нырнула еще глубже.

Рыжая женщина с янтарными глазами качает на руках малютку. Что-то говорит, улыбается. Мне нравится ее улыбка. Нежная. Любующаяся совершенством на ее руках. Каждое прикосновение наполнено осторожностью, священным трепетом, благоговением.

Скольжение по линии времени, и я вижу уже другие события.

В рыжие волосы прокралась седина, но янтарные глаза все так же светятся искренним обожанием. Я любуюсь моей мамочкой, она у меня самая лучшая. Она та, что дала мне все. Какой ценой – только ей известно, ведь отца я потеряла в раннем детстве. А мама… Мама одна сделала все, чтобы я ни в чем не нуждалась. Сегодня у меня отчетное выступление в танцевальном классе, и я готова. На мне идеальное платье, тело помнит каждое движение. Я смогу.

Распахнула глаза. Графитовое небо тут же спикировало на мою больную голову, и глаза пришлось закрыть.

Во рту было отвратительно. Вкус ржавого металла с глотанием проникал в гортань, отравляя все живое до самого желудка. Последний возмущенно взбрыкивал, посылая все и всех. Эта страшная смесь озлобленного отторжения с беспомощностью его обуздать поднималась во мне вверх горечью.

"Сейчас вырвет", – мелькнуло в голове. Успела только завалиться на бок – вырвало.

Хотела подняться, но надвинулась чужая эмоция брезгливости и задавила на корню этот порыв.

Из носа капало уже на руки. Хорошо так капало. Обильно… А некто особо брезгливый все не отходил, лишь усиливая степень своего отвержения.

Ну не нравится тебе зрелище – отойди! Ни себе, ни людям, дохлый вурдалак!

Закашлившись, я начала подтягивать себя наверх. Там засуетились, чьи-то пальцы вцепились в плечо и, потянув, помогли мне сесть.

Вирейского слизня тебе в брюхо! Голова кружилась неимоверно.

О нет! Про слизней это я зря!

Тошнота вернулась под самое горло, и я глубоко задышала. Когда немного полегчало, снова осторожно открыла глаза. Один из патрульных сидел рядом на корточках, в его вытянутой руке были пачка салфеток и бутылка воды. Изобразив улыбку (как смогла, тут уже без претензий), взяла воду. Сделала пару глотков, умылась – звон в ушах отступил, кровь больше не заливалась в рот, полегчало.

– Медиум? – сопереживающе спросил патрульный. Голос у него был мягкий, немного печальный, как шелест листвы в остывающем осеннем ветре. Конец уже близок, он неизбежен, и оттого немного грустно, но вместе с этим есть повод еще более чутко относиться к себе и окружающим в эти оставшиеся считанные дни.

Неопределенно пожала плечами. Кто его разберет, как называется тот каламбур из способностей, которыми меня одарила природа.

– Позвольте осмотреть тело убитой, – прохрипела я.

"Голова гудииит, наверное, к дождю" – вспомнились слова из одной старой песни. В небе полыхнула молния и прокатился гром.

Катиро, куда ты лезешь?! Ведь понятно уже, что девушка не наша. Этой лет двенадцать – тринадцать. Живет на континенте с матерью. Отца нет. Сообщи безопасникам и Ламото, что это не искомая нами девочка и отправляйся домой! У тебя вид такой, что обнять и плакать.

Патрульный, видимо, считал также, хоть свои мысли вслух я не озвучивала. После моей просьбы, он посмотрел жалостливо и все же одобрительно кивнул.

Я подняла ткань и замерла. Юная. Такая теплая в общении. Любящая праздники и яркие наряды. Смешливая.