Успеть до захода солнца

Теперь он заставил себя разжать кулаки, услышав, как взревела машина Клинтока и умчалась, расшвыривая из-под колес гравий.

Ему надо было поблагодарить парня за то, что избавил его от безобразной потасовки, которая вот-вот могла вспыхнуть. Но…

– Зря ты это сделал, Изи.

– Я просто рассказал то, что вспомнил. Тогда мы чинили упряжь.

– Мы взялись за нее через пару дней после этого. Ты помнишь это не хуже меня.

– Я не помню точно, что делаю. – Изи перевел взгляд на лошадиные спины. Упрямо сжатая челюсть расслабилась под пристальным взглядом Коллена. – Может, я поступил так, как считал правильным, и мне не понравилось, что он заявился к вам, босс. Не понравилось, как он разговаривал, какой взгляд у него был. Я клянусь, ему хотелось достать дубинку и ударить вас. Я не хотел смотреть, как он вас доставал, вот и все.

– Я признателен тебе. Да. Но в следующий раз – а с Клинтоком всегда бывает продолжение – не вмешивайся. Не надо попадать в его поле зрения. Мы с ним не ладим с самого детства, и это никогда не изменится.

– По-моему, некоторые люди рождаются на свет с червоточиной. Он говорил о той девушке, которая пропала? Он сказал, что она мертва?

– Мне тоже так показалось.

– Черт побери, Кол. – Изи тяжело вздохнул и провел мягкой щеткой по боку кобылы. – Черт побери. Это ужасно. Неправильно. Но как глупо думать, что ты имеешь к этому какое-то отношение.

– Я же сказал, у нас с ним давние счеты. Рано или поздно он хочет найти повод, чтобы нажать на спусковой крючок.

Рано или поздно, мысленно добавил Коллен, он будет вынужден дать Гаррету по роже.

Глава двенадцатая

2012 год

Эстер отскребала ванную сверху донизу, как делала через день.

Чистота угодна Богу.

Ее руки, красные, шершавые и потрескавшиеся за много лет от горячей воды и едкого мыла, горели, когда она погружала в ведро щетку. У нее ломило спину, болели колени.

Она почти не замечала этого.

Она гордилась белизной покрытого линолеумом пола, сверкающими кранами и ручками над раковиной и в душе.

Она напевала, работая, и ее голос был таким же молодым, сильным и красивым, какой была когда-то и она сама.

Когда закончит в ванной, она подметет и вымоет все остальное в доме. Сэр придет и будет доволен ею.

Он построил этот дом для нее, вот ведь как, и даже сказал, что она это заслужила. И он предупредил ее, раз она слабоумная и ленивая, то он может отобрать его снова, если она не будет оказывать дому – и ему – должного уважения.

Он даже позволил ей повесить занавеску в цветочек, чтобы отделить ванную от остальной части дома.

Остальная часть представляла собой комнатку восемь на десять футов, где была двуспальная кровать, ржавый торшер с рваным абажуром, кресло, которое Сэр достал из ее комнатки в подвале, кухонный стол, сложенный из березовых поленьев и фанеры, и штанга для душа, служившая ей вешалкой.

Стены были облицованы (не до конца) гипсокартоном, на грубых досках пола постелен коричневый плетеный коврик, обмахрившийся по краям. У нее было два шкафчика, один для пластиковой посуды, второй для продуктов, и холодильник для того, что могло быстро испортиться.

А еще у нее было окно! Маленькое, высоко под потолком, но сквозь него лился свет в солнечные дни, в нем она видела небо и ночные звезды.

Если она вставала на кровать, то могла видеть еще больше. Несколько деревьев, горы – или что-то похожее на них.

Комнатка была меньше, чем та, в подвале, но она зарыдала от радости, когда Сэр привел ее сюда и сказал, что теперь она будет жить тут.

Она больше не носила на ноге тяжелую цепь, но Сэр прикрепил ее к стене – как напоминание, что он сделает, если она прогневит его.

Она изо всех сил старалась не гневить его.

Тут, в этом дворце, она могла греть воду на плитке и заваривать чай или открывать консервную банку и готовить суп.

В сезон он даже позволял ей работать на огороде. Конечно, ему приходилось ее привязывать, иначе она могла куда-нибудь уйти и потеряться либо ее съел бы медведь.

Работала она на рассвете или ночью, рядом сидела на цепи собака и стерегла ее, но она ценила часы, проведенные на воздухе, любила копаться в земле, полоть сорную траву, что-то сажать.

Пару раз ей чудился детский плач, а иногда она точно слышала, как кто-то звал на помощь. Но Сэр сказал, что это кричали птицы, и велел ей работать, не отвлекаясь.

Сэр держал для себя и своих ближних, как он любил говорить, цыплят, молочную корову в хлеве и лошадь с загоне.

Огород играл важную роль в обеспечении пищей, а женщине полагалось трудиться на земле и взращивать ее плоды. Женщина тоже принимала в себя семя и приносила плоды.

У нее было еще трое детей, все девочки, а также два выкидыша и мертворожденный мальчик.

Девочек Сэр сразу уносил, и, хотя она рыдала по каждой из своих драгоценных дочек, все же заставляла себя забыть про них. Потом мальчик. Она так радовалась, так надеялась, но затем пришло горе.

Сэр сказал, что это Господь прогневался на нее и наказывает за ее грехи и нечестивость, что это проклятие Евы.

Держа в руках неподвижное тельце мертвого ребенка, словно синеватую куклу, она понимала, что Сэр говорил правду.