Успеть изменить до рассвета

— А в нашей‑то стране как все дальше было? Неужели — тишь да гладь, да божья благодать?

— Нет‑нет, всякое бывало. Был заговор в октябре шестьдесят третьего — хотели сбросить Хрущева. Военные и спецслужбы сговорились, ввели в Москву войска. Но Никита вместе со своей охраной забаррикадировался в Кремле. А радио, телевидение и газеты в его руках остались. И пока заговорщики сообразили, что к чему, и средства массовой информации перехватили, он успел выступить повсюду и призвать народ к сопротивлению хунте. Простые люди не побоялись, вышли на Красную площадь, встали живой цепью вокруг Кремля. В итоге заговорщики испугались человеческих жертв и штурмовать Кремль не стали. А за это время Хрущев подтянул верные ему дивизии из глубин страны, они пошли в наступление и путчистов из столицы выгнали. Да они и без того поняли, что их дело проиграно, и, чтобы избежать массовых жертв, сами сдавались.

— А с экономикой что было?

— После того как частную собственность разрешили, даже в ограниченных масштабах, экономика стала расти невиданными темпами. Народ как‑то сразу стал лучше жить: одежда красивая появилась, частные кафе расцвели. Поэтому, кстати, люди во время путча именно Хрущева, а не заговорщиков поддержали. В шестидесятые бурными темпами кибернетика стала развиваться. И элементная база. В конце концов, в Советском Союзе первый персональный компьютер создали…

— У нас?!

— Ну конечно! В шестьдесят пятом. Ой, они такие смешные были — на базе телевизора «Рекорд» и магнитофона «Яуза». И первый, кстати, сотовый телефон тоже в Союзе появился. Мы на десять лет в этом весь мир обогнали! И Интернет тоже у нас придумали, и поисковики.

— Думаю, без меня это тоже не обошлось.

— Ну, только не надо все заслуги страны прям себе приписывать.

— А как страны социалистического лагеря? Как там Чехословакия, ГДР, Берлинская стена?

— Какая‑какая стена?

— Берлинская. В моем мире ее посреди Берлина Хрущев построил. В шестьдесят первом году. Чтобы остановить бегство немцев из Восточного Берлина в Западный. Охраняли границу очень сурово, стреляли в тех, кто пытался перебежать — с востока на запад, разумеется, а не наоборот.

— Ужас какой! Нет, в нашем времени ничего подобного не было. В учебниках истории пишут, что в шестидесятом году, после того как его вся страна президентом избрала, Хрущев созвал секретное совещание глав партий и правительств социалистических стран. И сказал им (в то время это было негласно, лишь потом выяснились детали, и в учебниках истории стали писать): дескать, Советский Союз вам больше не указчик и не начальник. Развивайтесь как знаете. Хотите социализм — пожалуйста. Желаете капитализма — возражать не будем. Единственное условие: Варшавский договор остается. И советские войска тоже в ваших странах останутся. И о том, что вы никогда и ни при каких условиях не вступите в НАТО, вы тоже должны однозначно объявить.

— И как?

Варя поморщилась.

— В конечном итоге практически все выбрали капитализм. Кроме Болгарии. И советские войска тоже постепенно отовсюду вывели. Но в НАТО — они сдержали слово — никто из бывших социалистических стран не вступил. Даже ФРГ в итоге оттуда под давлением собственных трудящихся масс вышла. А вскоре после этого, в семьдесят четвертом, этот агрессивный военный блок развалился. А в твоем времени как было?

— Что тут говорить! Весь бывший соцлагерь теперь члены НАТО. Даже Эстония с Литвой. Боятся российской агрессии.

— Какой кошмар! Нет‑нет, в наше время все военные блоки распущены. И НАТО, и Варшавский договор.

— Скажи, а Ленин?

— А что Ленин?

— Его похоронили?

— Конечно. В шестьдесят первом году. Вынесли из мавзолея. С воинскими почестями Владимира Ильича похоронили на Волковском кладбище в Петербурге, рядом с матерью. А Сталина — на его родине, в Гори. Подальше от столицы.

— А мавзолей?

— А что мавзолей? Стоит. Многие уже забыли даже, кроме историков, что это за сооружение и для чего первоначально предназначалось. Буквы «Ленин‑Сталин» с него сняли, конечно. Неужели у вас иначе?

— Ленин до сих пор в мавзолее лежит.

— Ну, вы варвары!.. Ой, прости. Я не хотела тебя обидеть.

— А как Никита Сергеевич?

— Он умер, я говорила, в семьдесят четвертом. Его до тех пор, я говорила, трижды Председателем Верховного Совета переизбирали. Похоронили на Новодевичьем кладбище — у Кремлевской стены принято было решение, еще в шестидесятых годах, никого больше не хоронить. Очень Никиту за реформы с тех пор уважают, некоторые прямо боготворят.

— Это потому, что против него черного пиара не было — после того как его в шестьдесят четвертом скинули. В нашем времени его до сих пор чехвостят. Кукурузником клянут.

— Ну что ты! Как можно! Ведь при нем мы, ну, то есть СССР, впервые вышел на первое место в мире по уровню жизни. И мы с Америкой и Евросоюзом объявили совместный проект полета на Марс.

— И полетели?

— Да. Колония на Марсе с девяносто пятого года существует. Там уже больше тысячи человек. Первые «марсиане» появились — то есть те, кто там родился и на Земле даже не бывал никогда.

— Скажи, а Гагарин? Королев? Они долго прожили?