Успеть ко второй луне

Отрезав огромный пласт розоватого, свежайшего окорока с тонкой прослойкой жира, я накрыл его сырным ломтем, янтарно-дырчатым. Жевал и лениво задавался вопросом – почему даже вот такие элементарные вещи приобретают неповторимое качество, если их раздобыла Эмили? Может, это какое-то колдовство, первобытно-древняя магия, доступная только чистым, простодушным натурам, которые не отравлены ядом зависти и амбиций? Если бы эту снедь покупал я сам, то мясо оказалось бы жилистым, жёстким и пресноватым, а сыр – подсохшим. А может, всё дело в том, что лавочники при виде меня испытывают неизъяснимую антипатию, подспудную неприязнь, которая не даёт нам быть на одной волне…

Позавтракав, я подошёл к мольберту – и хорошее настроение, вызванное мыслями о сестре, улетучилось без следа. Взгляд опять зацепился за неопрятные клочья, в которые превратилась забракованная картина.

Пора было наконец избавиться от этого непотребства.

Выбросив ошмётки, я закрепил на мольберте новый, вызывающе белый холст. Он смотрелся приличнее, чем любые мои художественные потуги, и я строго-настрого запретил себе нарушать эту белизну, пока не найду по-настоящему достойный сюжет. Такой, чтобы получилось искусство, а не мазня.

Вопрос только – где искать?

Дело приближалось к полудню. Я решил прогуляться, чтобы немного освежить голову и, если повезёт, набраться в городе впечатлений, пригодных для переноса на полотно. Иногда такое срабатывало – наши отсыревающие кварталы, при всей своей ублюдочной серости, способны преподносить сюрпризы.

Выйдя за порог, я стал спускаться по лестнице – и неожиданно обнаружил, что на ступеньках между вторым этажом и третьим сидит какая-то девушка в короткой саржевой курточке. Она прислонилась плечом к перилам, сгорбилась и, кажется, плакала, хотя этот плач напоминал скорее скулёж, негромкий и монотонный.

Не то чтобы подобные сцены в здешнем районе были чем-то из ряда вон. У нас тут селятся те, кто хочет свободы от протухших условностей, а она, свобода, порой бывает жестока и неприглядна. Она подразумевает, что каждый решает свои проблемы самостоятельно и не лезет в дела соседей. А значит, мне полагалось молча и без лишнего трепета пройти мимо – однако я, обогнув сидящую на ступеньках и спустившись чуть ниже, остановился. Наши лица теперь оказались вровень, и я узнал её, пусть и не без труда.

Вчера она была за нашим столом в закусочной – подруга Марты, раздражавшая меня бессмысленным смехом. Я, помнится, ещё размышлял о том, что «волчок» способен вытравить красоту из женщины напрочь; она в тот раз показалась мне отвратительной.

Сейчас она выглядела и вовсе чудовищно.

Лицо превратилось в блёклую, землистую маску с налипшими следами косметики. Глаза ввалились, спутанные грязные волосы свисали на потный лоб. Из горла вырывался тот самый стон, напоминавший скулёж, а взгляд был как у затравленной шавки.

Она больше не смеялась.

Ломка после «волчка» не располагает к веселью.

– Тебе надо попить, – сказал я. – И желательно проблеваться. Станет чуть легче.

Прошло секунд десять или пятнадцать, прежде чем сказанное достигло её сознания. Она только теперь заметила, что рядом кто-то стоит. Медленно повернула голову и произнесла бесцветно:

– Уйди.

Я покопался в памяти, но имя этой дурищи вспомнить так и не смог. Спросил:

– Как тебя зовут?

Она назвала мне место, куда я могу засунуть свои вопросы. Но я терпеливо ждал, и она, скривившись, ответила:

– Мэгги Дэвис. Теперь доволен? Свали.

– Тебе пора домой, Мэгги. Вставай, я доведу тебя до такси. Деньги у тебя есть?

– Ты идиот? – Членораздельная речь давалась ей тяжело, слова выдавливались с натугой. – Некуда ехать. Всем на меня начхать. Сдохну здесь, и все будут только рады.

Мысленно выругавшись, я спросил себя – разве мне не хватало своих проблем? Почему эту курицу занесло именно сюда? Могла ведь выбрать другую лестницу для своих экзистенциальных терзаний…

Но рассуждать было поздно.

– Мэгги, слушай меня. Сейчас не дёргайся и не бойся.

Я взял её за запястья и осторожно, избегая резких движений, потянул на себя, заставил подняться. Ноги не держали её, и она повисла на мне. Сначала я собирался взвалить её на плечо, но передумал из опасения, что она заблюёт мне спину.

С некоторым облегчением я понял – пик ломки, кажется, миновал ещё до моего прихода, часа два или три назад. Что с ней творилось тогда, страшно даже представить.

Я повёл её вверх по лестнице. Она не сопротивлялась, двигаясь как безвольная кукла, но спотыкалась почти на каждой ступеньке; подъём тянулся невыносимо долго. Однако мы добрели-таки до квартиры, и я затолкал Мэгги в умывальню. Дал ей стакан воды и приказал:

– Пей.

Она сделала три глотка, и её наконец-то стошнило в раковину. Я заставил её умыться, кое-как дотащил до комнаты, и наша эпопея получила долгожданное завершение – гостья рухнула на кровать лицом вниз и отключилась наглухо, провалившись в похмельный сон. Выругавшись ещё раз (хотя уже больше по инерции), я стащил с неё сапоги, сел за стол и перевёл дух.