Успеть на войну

— Да что не так с этими песнями? — Удивился я. — Хорошие песни, людям нравятся, вон даже просили их повторить.

— Песни замечательны, слов нет. Только, как ты там, — он скрестил пальцы на руках, изображая решетку — будешь пояснять такие слова: "Край небоскребов и роскошных вилл", или "Вы поклоняетесь своим богам, И ваши боги все прощают вам". — Где у нас ты видел небоскребы и виллы, да и про богов все не так однозначно.

Вот что тут скажешь, думать нужно было, прежде чем песни петь, а то распушил хвост, как павлин. А тут люди серьезные сразу суть ухватили, что песни чужие, по крайней мере, одна.

— Товарищ майор, вы моего дела не знаете, так вот, я уже был в подвале у бывшего наркома Ежова, вот в одной из камер, где я дожидался билета на северный полюс, от одного из сокамерников, я и услышал эти песни. Потом его увели, обратно он не вернулся, а меня через какое-то время выпустили, вернув звание и должность.

— Таа-к. — Майор, сцепив руки за спиной, стал быстро ходить по гримерке. — Так эти песни ты слышал от врага народа, а потом еще и исполнил их по моей просьбе.

— Почему сразу от врага, может его тоже выпустили. — Стал хорохориться я.

— Ага, выпустили, мозги ему выпустили. Значит так, политрук, слушай и запоминай, повторятся, не буду. От этого возможно зависит твоя свобода и моя. Песни ты сегодня исполнял впервые? — дождавшись моего кивка, продолжил. — Песни ты услышал в поезде, когда ехал в Ленинград, от соседа по плацкарту или купе, сам выберешь время, когда действительно ехал. Пел их подвыпивший старый, для тебя, старый моряк, лет сорока. Он тебе рассказал, что первую песню, он услышал от иностранного моряка, город наш портовый, иностранные моряки есть. Ему ее напели, перевели, и такой ты ее услышал и запомнил. Тебе она понравилась, так как там пелось об угнетенных детях, которых проклятые капиталисты лишили родителей, детства и довели до нищеты и голода. Хорошо запомни это, проработай детали, кто еще был в купе, как выглядел, где сошел с поезда, в чем одет. И не вздумай где-либо сказать, что услышал песни в подвале НКВД, от врага народа. Ты все понял политрук?

— Понял, товарищ майор, спасибо.

— Да не за что мне спасибо говорить, я больше себя спасаю и свою семью. А ты, будешь бездумно, за всеми, песни петь, быстро сядешь. Сейчас посиди здесь, до конца концерта, подумай, а мне пора, негоже мне долго отсутствовать, не поймут.

И разгладив гимнастерку под ремнем, решительно покинул гримерку.

Вот это я чуть не влип, или влип. Ну почему так то. Вроде одну жизнь прожил, дураком не считали, а сейчас, вон майор, уходя так на меня, глянул… но, ни как не назвал. Это наверное, из-за молодого тела, у меня действие опережает мысль, вначале делаю, потом думаю, а должно бы с моим — то опытом, быть, наоборот. А майор прав, нужно обдумать на счет песен, кто, где, когда, а то возьмут, буду иметь бледный вид.

Но все прошло, спокойно, концерт ребята отыграли, отдали форму, получили свою вычищенную, выглаженную одежду, попрощались тепло со всеми и отбыли в расположение своей части. А вот на следующий день…

— Вы понимаете, что вы позор нашей Красной Армии? — Батальонный комиссар Шусть, вот уже полчаса бегал вокруг меня и всяческими словесными извращениями пытался донести мне всю глубину моего морального падения. — Вы еще посмели заявиться на службу в форме командира Красной Армии? Вы лицо свое в зеркале видели, нет? Так сходите, посмотрите, заодно и себя покажете, пусть на вас тоже все посмотрят. Хотя вас, наверное, уже все видели. Трудно не заметить "великого" певца, композитора, поэта, кем вы там еще являетесь, ах да изобретателя, с опухшей, рыхлой мордой лица разнообразных нездоровых оттенков — от подчеркнута сизого с одной стороны, до бледно землистого с другой. Что молчите, отвечайте, это вам зеленый змий такой шикарный бланш поставил, принимая в ряды забулдыг и бухариков, или вы были участником пьяной драки?

— Товарищ…

— Молчите Чуйко, молчите.

— Но товарищ батальонный комиссар…

— Что, неужели вы хотите мне рассказать, как не удачно упали и в результате заполучили синяк на пол лица? Так вот мой дорогой, чтобы получился такой синяк, вы должны были упасть не менее пары раз и все левой стороной лица. Про счесанные костяшки правой руки я промолчу, пусть дальше работает ваша фантазия. Одним словом, я жду от вас письменных объяснений, немедленно. Садитесь за стол, бумагу и ручку я вам сейчас дам.

Он достал из лежащей на столе папки пару листов писчей бумаги и бросил на стол передо мной и подвинул чернильницу с ручкой.

— Садись, пиши.

Ну, писать так, писать. Только не объяснительную, кто же сам на себя пишет? А писать я буду рапорт, на перевод в любую воинскую часть, сам ведь хотел, а тут для них такой шикарный повод избавится от меня. И я решительно сев на стул придвинул к себе бумагу.

Через пару минут, я закончил писать, отложил в сторону ручку и встав из за стола с ожиданием посмотрел на батальонного комиссара.

— Что уже написал? Что-то быстро?