Читаем Успеть. Поэма о живых душах полностью

Ворота к дому были распахнуты, но въехать невозможно, во дворе стоял грузовик с кузовом-фурой. Кабина его была опрокинута вперед и смотрела в землю лобовым стеклом, а Виталий за нею возился с мотором. Иван и Галатин оставили машину у ворот, подошли к грузовику, поздоровались, Виталий выглянул, кивнул и продолжил копаться в моторе. Иван встал рядом с ним, они начали обсуждать что-то техническое, а Галатин осматривался. Было заметно, что хозяин не терпит пустоты. Двухэтажный дом простой кубической формы с пологой двускатной крышей громоздился поперек двора от забора до забора. Перед ним была площадка, занятая в центре грузовиком, а по бокам лепились друг к другу какие-то сарайчики, кладовки, что-то бревенчатое с маленьким окошком, наверное, баня. Пройти к самому дому можно было только протиснувшись боком между грузовиком и этими строениями. Был проход и за дом между забором и стеной, накрытый рядами металлических труб, которые, в свою очередь, были накрыты и увиты толстыми сухими лозами винограда; летом, наверное, тут тенисто и уютно. Над этой виноградной галереей нависал выступ из дома, опирающийся на кирпичные столбы, примыкающие к забору — хозяин на все сто использовал не только земные, но и воздушные владения своего участка. Галатин, любопытствуя, прошел за дом. Там в ряд тянулись четыре теплицы, накрытые прозрачным пластиком, на оставшемся участке поместились несколько яблоневых и вишневых деревьев. Все близко, тесно, не разгуляешься, но это все и не для гуляния, а для хозяйства.

Галатин услышал, как Иван зовет его, вернулся.

— Это Василий Русланович, музыкант, мой товарищ еще со школы, — представил его Иван. — А это Виталий, лучший водитель, какого я знал за всю жизнь.

Виталий, худой, примерно сорокапятилетний, серьезный до мрачности, спокойно кивнул, соглашаясь с этой аттестацией.

— Такое дело, Виталий, — обратился к нему Иван. — Человеку в Москву надо, подвезешь?

— Цена вопроса? — осведомился Виталий.

— Это мы с тобой решим, не волнуйся.

Галатин вмешался:

— Не надо вам ничего решать, я заплачу, я же понимаю — ехать долго, неудобства из-за меня.

— Никаких неудобств, — возразил Иван, — просто Виталий ничего даром не делает, принцип у него такой.

— На том стою, — подтвердил Виталий, всем видом показывая, что не собирается оправдываться. Но Иван и не обвинял, он сказал о принципе Виталия уважительно.

— Вот и объявите, сколько, — сказал Галатин.

Иван слегка рассердился, совсем слегка, лицо только чуть построжело, но Галатин ясно увидел, каким Иван был командиром, знающим себе цену сварщиком, прорабом, распорядителем, договорщиком, всю его нелегкую жизнь увидел.

— Василий, у нас с Виталием свои расчеты, я ему должен, он мне должен, мы решим. Я хочу тебе, как другу детства, помочь. Имею право?

— Имеешь.

— Вот и все. Ну как, Виталий, договорились?

Виталий, оглядывая шляпу, куртку, джинсы и ковбойские сапоги Галатина, спросил:

— Курите, выпиваете?

— Не курю и не пью.

— Это хорошо. А то выйдет как с тем пацаном, с Витьком, помнишь, Иван?

— Помню, и он помнит, как ты его посреди дороги высадил.

— Не посреди дороги, а у заправки.

— Это дальний мой родственник был, — пояснил Галатину Иван. — Приезжал из Москвы на свадьбу любимой девушки. Он на заработки метнулся, а она тут замуж вышла, он и примчался. Выпил с горя, начал куролесить, и я его с Виталием обратно в Москву отправил.

— А он купил в дорогу три полторашки пива, — продолжил Виталий, — и начал сосать. Сосет, плачет и про любовь рассказывает. Я терпел, терпел, потом говорю: Витек, или ты выбрасываешь свое пойло и молчишь, а самое лучшее — лезь на лежачок и спи хоть до Москвы, или до свидания. А он почему-то не поверил, да еще начал пальчики гнуть. Сам виноват. А вы чего в Москву едете? — спросил он Галатина.

— Да… Семейные дела. Внучку перед Новым годом навестить.

— А чего не на поезде?

— Билет не дали. Врут, что после шестидесяти пяти не продают билетов. Да еще температуру поволокли мерить, — неосторожно сказал Галатин.

Виталий насторожился:

— У вас температура?

— Иногда бывает повышенная. У меня всю жизнь так. Я беспокоился сначала, а потом прочитал, что таких людей много, особенно с гуляющей температурой. Утром нормальная, днем тридцать семь, вечером вообще тридцать пять.

— И вы, значит, пенсионер? — уточнял Виталий.

Иван засмеялся:

— Узнаю Виталия — дотошный человек! Ну, температура, ну, пенсионер, тебе-то что?

— А то, что остановят, проверят, и ему будет какая-нибудь санкция, назад завернут, и мне неприятность. Сам знаешь, им только дай повод!

— Какая санкция, ты о чем? — теперь Иван сердился уже на Виталия.

— Обыкновенная. Я в Москве был, там у пенсионеров право на проезд отняли. А кто после шестидесяти пяти в метро зайдет, отлавливают, берут штраф и сажают в изолятор!

— Бред, сплетни[5]! — возмутился Иван.

— Бред, не бред, а мне лишних приключений на попу не надо, — вежливо выразился Виталий.

— Ты серьезно? — не поверил Иван. — То есть — не возьмешь?

— Не возьму, — твердо сказал Виталий. — Если бы у него хотя бы справка была, что он здоровый…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Отверженные
Отверженные

Великий французский писатель Виктор Гюго — один из самых ярких представителей прогрессивно-романтической литературы XIX века. Вот уже более ста лет во всем мире зачитываются его блестящими романами, со сцен театров не сходят его драмы. В данном томе представлен один из лучших романов Гюго — «Отверженные». Это громадная эпопея, представляющая целую энциклопедию французской жизни начала XIX века. Сюжет романа чрезвычайно увлекателен, судьбы его героев удивительно связаны между собой неожиданными и таинственными узами. Его основная идея — это путь от зла к добру, моральное совершенствование как средство преобразования жизни.Перевод под редакцией Анатолия Корнелиевича Виноградова (1931).

Виктор Гюго , Вячеслав Александрович Егоров , Джордж Оливер Смит , Лаванда Риз , Марина Колесова , Оксана Сергеевна Головина

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХIX века / Историческая литература / Образование и наука
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее