Успеть. Поэма о живых душах

Если Людмила Васильевна и подслушивала за дверью, то слушать было нечего. Антон чувствовал непривычную неловкость, будто не виделся с дочерью целый год. Надо спросить ее хотя бы о школе, подумал Антон, глядя на тетради и учебники, но тут Алиса сама спросила:

— А елка будет?

— Елка?

— Ну да. Двадцать девятое уже. Обычно мы раньше.

Да, обычно они заказывали и ставили елку за неделю до Нового года. Антон обращался в одну и ту же фирму, у них были сосны, к которым и Антон, и Настя привыкли в Саратове, сосны густые и высокие, под потолок. А в этом году не подумали. Понятно почему — елка вещь семейная, а семьи уже нет. Но елка еще и для детей, а ребенок есть, и ребенку нужна елка в любом случае.

Антон нашел в телефоне елочную фирму, позвонил, спросил, есть ли елки, то есть сосны, и могут ли привезти сейчас? Ответили: да, есть срочная доставка, машина как раз ездит по городу и там есть лишние сосенки на такой случай, можем доставить около двенадцати, не поздно?

— Не поздно, — ответил Антон.

И опять надо о чем-то говорить с Алисой, но про школу уже не хочется. И опять Алиса выручила:

— Так вы чего решили?

— Мама тебе не говорила?

— Говорила, что мы где-то под Москвой будем жить. Все время, что ли? Я про себя имею в виду, я как? Все время с ними или с тобой тоже?

— Со мной тоже. Если хочешь.

— Хочу. А это где?

— Недалеко.

— А школа там есть?

— Школы везде есть.

— Я буду в разные школы ходить?

— Тебе не нравится?

— Наоборот, прикольно. Мне все равно.

— Разве ты к своей школе не привыкла? К своему классу?

— Не очень. Нет, привыкла, но так. Все равно же мы в школе не общаемся почти, некогда. Мы потом.

— В сети?

— Ну да. А в сети можно где хочешь. Хоть вообще в другом городе.

В другом городе, подумал Антон. Взять и увезти ее в Саратов. Подальше от этой Москвы. И от матери. И от чужого мужика. Который наверняка жулик и вор, потому что все, кто сидят на таких местах, жулики и воры.

Вот оно. Само нашлось. Железный аргумент.

И, когда приехала Настя, когда выпроводили Людмилу Васильевну, когда сказали Алисе, что хотят поговорить и закрылись в кухне, Антон с этого и начал. Не дал Насте заговорить первой. Видел, что ей не терпится, поэтому и не дал.

Сказал, что не может позволить, чтобы Алиса жила с таким человеком, как Согдеев.

— Если тебе нравится этот урод, на здоровье, — сказал он. — Но Алису я ему не отдам. Я читал его биографию, он был реальный бандит в девяностые. А может, и сейчас.

Он еще что-то говорил, а проголодавшаяся Настя в это время ела тушеные овощи, которые Антон обычно терпеть не мог, а сейчас неожиданно захотелось. Подогреть их в микроволновке, полить подсолнечным нерафинированным маслом, посолить (Настя не солит совсем) и с хлебом — вполне неплохо. А если обжарить в придачу несколько кусочков курицы — совсем хорошо.

Похоже, Настя, пока ехала, перекипела и настроила себя на деловое хладнокровие. Если бы не обстановка кухни и не этот вот салат, она выглядела бы офисной чиновницей, недаром даже не переоделась, осталась в темно-сером костюме, из нагрудного кармана пиджака элегантно, но строго выглядывал уголок платка в красно-синюю полоску. Чтобы не запачкаться, заткнула за ворот белой блузки салфетку. Слушала Антона так, как слушают сотрудника на производственном совещании, причем сотрудника слишком многословного, нудного и говорящего пустяки. Такого не перебивают лишь потому, что он из вредности может еще больше затянуть выступление.

Антон еще не закончил, а она, сняв салфетку, сказала: «Извини», — и вышла. Прерванный на полуслове Антон ждал ее, как ему показалось, очень долго. Настя все не возвращалась, он встал, открыл холодильник, взял кастрюльку с овощами, наложил полную тарелку, посолил, поставил в микроволновку, нашлась в холодильнике и половинка вареной курицы, Антон отрезал несколько кусочков, бросил их на сковородку, обжаривал на большом огне, переворачивая деревянной лопаточкой. Все движения были привычными, он не глядя, наугад брал и тарелку, и солонку, и лопаточку, но не оставляло ощущение, что хозяйничает на чужой кухне.

Настя вернулась. В светло-сером тренировочном костюме, она носила его как домашний, и он ей очень шел, мягко облегал фигуру, не слишком обозначая, но и не скрывая. Спросила:

— Кофе будешь?

— Да.

Настя встала рядом, засыпала кофе в машинку, выбирала режим.

Рядом, вместе. Это было раньше естественным, простым и не замечаемым, а сейчас в каждом движении видятся новый смысл и новое значение, ощущается напряженность, скованность. Что-то похожее случается в час пик в метро, где Антон ездил в начале московской жизни — прижмет тебя к какой-нибудь девушке, чувствуешь себя в таком тесном с нею соприкосновении плечом или бедром, локтем, кистью руки, какое и у близких людей не всегда бывает, пытаешься отстраниться, но не можешь, она тоже пробует отодвинуться, но на ее попытки кто-то отвечает толчком, и вы в результате чуть ли ни обнимаетесь, старательно при этом отворачивая лица друг от друга.

— Что-то еще? — спросила Настя.

— Да нет, мне хватит.

— Я не про еду. Что-то еще хочешь сказать?