Успеть проститься

- Hic est enim calix sanguinis..., - бормотал князь, завороженный блеском золота. Золото притягивало взгляд, как свежепролитая кровь.

Золото, которое князь безрассудно тратил в своей молодости, во времена неиссякаемого изобилия и чудесных возможностей, он теперь копил, чтобы согревать им свою старость.

- Ignis sanat! Я сух, Господи, как степная трава в конце лета, и готов для Твоего благодатного огня, caminus est in Ierusalem, горнило которого в Иерусалиме! Где моя смерть, Господи?

Пришло время, когда князь ничего более не просил у Бога, кроме смерти.

- Я слышу каждую ночь, как голодные волки в степи грызут сухие конские кости. Довольно, Господи, мне глодать сухие кости в пустыне моей старости, от коих нет насыщения и нет смерти. Пошли мне смерть - печать Твоего благоволения!

Какой достойной смертью мог кончить князь свою земную жизнь в молодости! Огромный черный тур, редкий зверь королевского рода, едва не прободал его на охоте. От гибельного удара такого тура человеческое тело оставалось нетленным, и как явно было бы тогда Божье благоволение к князю! Но поздно было уже искать этой смерти, в степи не осталось ни одного живого тура. Князь в молодости мог погибнуть в схватке с татарами, мог закончить свое земное странствие посреди бушующего моря, его однажды чуть не поразила золотая небесная стрела - молния. Все это были бы славные смерти.

- Боже мой, избавь меня от позора смерти, которую Ты сейчас посылаешь людям. В нечистотах своих живьем сгнивая... Отец мой, почему Ты забыл обо мне?

С башни замка князь смотрел в степь, взыскуя чуда: появления перед его взором редкостного даже во времена его молодости зверя - черного тура. Но видел он только черные вихри, свивающиеся в веревки от земли до неба, видел огненные валы, гонящие перед собой вперемешку волков и тарпанов, зайцев и лис, видел воронье над стервом, видел орла, поднимающегося к солнцу, и слышал его ликующий клекот, видел на курганах допотопных людей, ждущих конца ночи потопа, глядящих на восток в ожидании солнца, окаменевших в этом ожидании.

Смерть была единственным гостем, которого ждал князь, другие гости забыли и дорогу в его замок. А если они все-таки случались, князь прогонял их. Как-то пришли в город два монаха со Святой Горы, монастырь которых пострадал от пожара. Один из этих монахов был уроженец Шумска, юношей, еще во времена благоденствия города, ушедший на Афон. Первый человек, которого они увидели в городе, был занят плетением лаптей. Прежде здешние жители знать не знали, что такое лапти.

- Что с вами случилось? - спросили монахи этого человека.

- Наш князь не иначе черту душу продал, - отвечал он. - Был князь как князь, а сделался все равно что корчмарь какой-нибудь, завистливый, скупой. Через него и мы в нищету впали. Пока был князь благороден и справедлив, было у нас правосудие и изобилие. Лживые времена пришли... И не умирает никак! Слышите? - показал он на замок, со стороны которого донеслись ужасные стон и рычание.

Монахи в страхе перекрестились:

- Пытают кого-то?

- Это наш князь опорожниться никак не может, - объяснил человек с лаптем. - Почечуем он страдает. Ходили к нему разные знахари, был немец-врач, и никто не помог. Теперь на войну в Валахии надеется. Говорят, скоро там война будет. Хочет поехать, чтобы только не от почечуя помереть. Лыцарь все-таки... Зря вы к нам пришли, ничего вы тут не соберете. И к князю не ходите, прогонит. Он нищих не любит.

Человек с лаптем был прав. Князь погнал монахов палкой от ворот своего замка.

- Ой, князь! - сказали ему на прощание монахи. - Господь среди людей ходит смиренным нищим. Его не прогони.

Давно погас огонь в светильниках замка, умолкла музыка и песни, замок был заполнен тенями давно ушедших, отголосками давно отзвучавшего. Князь сидел за огромным пустым столом в пиршественном зале и разговаривал с теми, кого еще помнил в сердце своем.

С иезуитом, первым и достоверно узнававшим, что случилось в мире, он обсуждал новости и спрашивал, к примеру, правда ли, что погасла вечная лампа блаженного Августина. "Вот и она погасла. Вечная, а погасла... На что же уповать в этом мире!"

Рыцарю, грезящему о чаше со священной кровью, он советовал заняться более практическим делом: освобождением Константинополя. "Кровь, даже священная, ничего не обновляет в этом мире. От крови Христа мир только взволновался, не преобразился".

С философом он почти соглашался. "Да, умаляются Божьи чудеса, но не от избытка чудес человеческих. Дикое Поле - вот что противостоит творениям духа".

Инока, ищущего края земли, он предостерегал: "На этом пути можно ослепнуть. И вернешься ты убогим старцем, распевающим псалмы на базарах".