Устал рождаться и умирать

Крысы бесцеремонно обгладывали висевшие у него над головой кукурузные початки. Это была семенная кукуруза, а для крестьянина сберечь семена — всё равно что сберечь жизнь. Но твой отец и здесь вёл себя не так, как все. Он равнодушно взирал на это и приговаривал:

— Грызите, грызите, в корчагах вон пшеничка, фасоль, в мешке — гречка, пособите доесть, мне уж в путь-дорогу пора…

Ночью, когда ярко светила луна, твой отец закидывал на плечо мотыгу и выходил со двора. Это была его многолетняя привычка — уходить на работу в поле лунными ночами. Об этом знали не только в Симэньтуни, но и во всём Гаоми.

Всякий раз, когда он уходил, я, несмотря на усталость, следовал за ним. Он ходил только на свою полоску в одну целую шесть десятых му. Эта земля, которая за полсотни лет осталась неприкосновенной, почти вся стала кладбищем. Тут и могилы Симэнь Нао с урождённой Бай, тут похоронена твоя мать, тут зарыты осёл, вол, хряк, моя сука-мать и Цзиньлун. Места, где не было могил, густо поросли травой. Впервые эта земля пришла в запустение. Полагаясь на свою серьёзно ослабевшую память, я нашёл место, выбранное для себя, улёгся там и стал тихо и печально поскуливать.

— Не горюй, старый пёс, понимаю, о чём ты. Если помрёшь прежде меня, своими руками похороню тебя здесь. Случись мне помереть раньше, перед смертью накажу, чтобы тебя здесь похоронили.

Он насыпал кучку земли за могилой твоей матери и сказал, обращаясь ко мне:

— Это место для Хэцзо.

Луна полна печали, её свет искрится прохладой. Вслед за твоим отцом я брожу по его полоске. Потревоженная пара турачей, хлопая крыльями, перелетает на другой надел. Они оставляют промежутки в лунном свете, и он тут же смыкается за ними. В паре десятков метров на север от могил семьи Симэнь твой отец остановился, огляделся по сторонам и топнул:

— Это место для меня.

И начал копать. Вырыл яму пару метров длиной, шириной около метра и, углубившись примерно на полметра, остановился. Улёгся в эту неглубокую яму, глядя на луну, и где-то через полчаса выбрался из неё:

— Ну вот, старый пёс, ты свидетель, луна тоже свидетель, я в этом месте лежал, его занял и никому не уступлю.

Прикинув мои размеры, он выкопал яму и на месте, где лежал я. Как и он, я спрыгнул туда, полежал и вылез.

— А это твоё место, старый пёс, я и луна тому свидетели.

В компании печальной луны мы уже с первыми петухами возвращались во двор семьи Симэнь по дороге, что вела по дамбе у реки. Несколько десятков деревенских собак, подражая городским, проводили на площади рядом с усадьбой вечеринку лунного света. Они сидели кружком, а в центре сука с красным шёлковым платочком на шее исполняла песню, восхваляющую луну. Конечно, для людей это звучало как неистовый лай, но на самом деле в этом звонком голосе, в этой восхитительной, трогательной мелодии и в словах было много поэзии. «Ах, луна, луна, как страдаю из-за тебя… Ах, девушка, девушка, по тебе схожу с ума…» — вот о чём эта песня.

Этой ночью твой отец впервые заговорил с твоей женой.

— Мать Кайфана, — постучал он в стенку.

— Слушаю, отец, говорите.

— Выбрал тебе местечко, в десяти шагах за могилой твоей матери.

— Вот и славно, отец. При жизни была членом семьи Лань, и по смерти буду её духом.

Мы понимали, что всего ей не съесть, но на всё, что было, накупили целую гору «питательных продуктов». Кайфан в мешковатой полицейской форме доставил нас в Симэньтунь на полицейском мотоцикле с коляской. Сидевшая в коляске Чуньмяо держала разноцветные коробки и пакеты на руках. Я сидел позади сына, крепко ухватившись за стальной поручень. Кайфан смотрел ледяным взглядом и, несмотря на плохо сидевшую форму, выглядел сурово и внушительно. Синее родимое пятно очень хорошо сочеталось с синей полицейской формой. Правильную профессию выбрал, сынок: это наше синее лицо то что надо для бесстрастного исполнителя закона.

Стволы деревьев гинкго по обочинам уже стали с плошку толщиной. Под обилием цветов ветки молочно-белых или тёмно-красных кустов индийской сирени на разделительной полосе склонились к земле. Всего несколько лет не приезжал сюда, а сколько перемен. Так что, думал я, наверное, будет необъективно сказать, что Цзиньлун с Пан Канмэй ничего доброго не сделали.

Сын остановил мотоцикл перед воротами усадьбы, провёл нас во двор и холодно поинтересовался:

— Сначала с дедом встретитесь или с мамой?

— Как исстари повелось, сначала с дедом, — поколебавшись, ответил я.

Дверь отца была заперта. Подошедший Кайфан постучал. Никто не отозвался. Кайфан шагнул к маленькому окошку и постучал в него:

— Дедушка, это Кайфан. Твой сын вернулся.

После молчания из комнаты донёсся долгий печальный вздох.

— Отец, твой непочтительный сын вернулся. — Я опустился перед окошком на колени, Чуньмяо последовала моему примеру. — Батюшка, откройте, — проговорил я в слезах. — Позвольте глянуть на вас хоть одним глазком…

— Видеть тебя душа не лежит, — сказал отец. — Поручу вот лишь пару дел, слушаешь?

— Слушаю, батюшка…