Устал рождаться и умирать

— Встаньте… — дрожащим голосом велел он. — Наконец вы исправились и стали чем должно. Вот и у меня душа больше не болит…

Праздничный ужин устроили под абрикосом. На столе «восьми небожителей» расставили лунные пряники, арбуз и множество других лакомств. Твой отец сидел с северной стороны, я примостился рядом. С восточной стороны расположились вы с Чуньмяо, с западной — Баофэн и Гайгэ, с южной — Кайфан с Хучжу. На всё во дворе усадьбы Симэнь падал свет большой и круглой луны середины осени. Большой абрикос уже несколько лет как засох, но вот в начале августа на нём появились веточки с новыми нежными листочками.

Подняв первую стопку, твой отец выплеснул её луне. Она чуть затрепетала. Вдруг помрачнела, будто дымка закрыла её лик, но через мгновение снова просветлела, ещё более мягкая, ещё более печальная, и всё во дворе — и дом, и деревья, и люди, и пёс — словно погрузилось в прозрачную голубоватую тушь.

Второй стопкой твой отец окропил землю.

Третью вылил в рот мне. Это было сухое красное виноградное вино, изготовленное по тайному рецепту немецким виноделом, которого пригласили на работу приятели Мо Яня. Тёмно-красный оттенок, густой букет, чуть терпкое, выпьешь рюмку — и столько всего хлынет в душу…

Для нас с Чуньмяо это была первая ночь как законных супругов. Чувства переполняли, и было не до сна. Лунный свет вливался в комнату через все щели, и мы погружались в него как в воду. Обнажённые, мы стояли на коленях на кане, где спали моя мать и Хэцзо, внимательно разглядывая лица и тела друг друга, будто в первый раз. «Мама, Хэцзо, — обращался я к ним про себя, — знаю, вы на нас смотрите, вы пожертвовали собой, даровали счастье нам».

— Давай возляжем с тобой, Мяомяо, — тихо предложил я, — пусть матушка с Хэцзо полюбуются, поймут, что мы живём в счастье и согласии, и уйдут с миром…

Заключив друг друга в объятия, мы перекатывались в волнах лунного света, переплетясь, словно рыбы хвостами, мы любили друг друга, обливаясь слезами благодарности. Наши тела подняло, словно волной, вынесло через окно ввысь наравне с луной, и под нами мерцало море огней и пурпурные просторы земли. Вон они все — матушка, Хэцзо, Хуан Тун, Цюсян, мать Чуньмяо, Симэнь Цзиньлун, Хун Тайюэ, урождённая Бай… Все, оседлав больших белых птиц,[292] взмывают ввысь, куда уже не достигает наш взор…

После полуночи твой отец, взяв меня с собой, вышел из усадьбы Симэнь. Он теперь достоверно знал моё прошлое и настоящее. Мы остановились перед воротами и с безграничной любовью, а вроде и без особой любви оглядели всё во дворе. И направились на ту самую полоску земли, где нас уже поджидала низко висевшая луна.

Когда мы наконец добрались до полоски в одну целую шесть десятых му этой будто отлитой из золота земли, луна уже изменила свой лик. Теперь она была светло-лиловая как баклажан и постепенно становилась лазурной. Морская лунная синева к тому времени слилась с безбрежным простором небес, и мы казались крошечными обитателями морского дна.

Твой отец улёгся в свою могилу и негромко сказал:

— Давай ты тоже, хозяин.

Я подошёл к своей могиле, спрыгнул в неё и тут же очутился в ярко освещённом светильниками синем тронном зале. Находившиеся там прислужники зашушукались между собой. Лицо восседавшего в зале Яньло-вана показалось незнакомым. Не дожидаясь, пока я раскрою рот, он заговорил:

— Симэнь Нао, всё про тебя мне известно, осталась ли ещё ненависть в сердце твоём?

Поколебавшись, я отрицательно покачал головой.

— Слишком многие, слишком многие в мире людей живут с ненавистью в душе, — печально продолжал владыка ада. — Мы не хотим, чтобы ненавидящая душа вновь перерождалась человеком, но такие души всегда ускользают от нас.

— Во мне уже нет ненависти, о владыка!

— Нет, вижу, в твоих глазах она ещё слабо мерцает, — заявил он. — Так что переродишься у меня ещё раз животным, на сей раз приматом, что уже очень близко к человеку, обезьяной то бишь, и на очень короткий срок, всего на пару лет. Надеюсь, за два года от всей ненависти очистишься, а потом и настанет пора снова стать человеком.

Как наказал отец, всю пшеницу и фасоль из корчаг, чумизу и гречку из мешков, а также висевшие початки кукурузы мы высыпали в его могилу. Драгоценное зерно закрыло его тело и лицо. Зерна насыпали и в могилу пса, хоть в завещании отца об этом не упоминалось. После долгих раздумий мы пошли-таки против юли отца и установили перед его могилой каменную стелу. Слова написал Мо Янь, а высек Хань Шань, искуснейший каменотёс времён моей бытности ослом:

«Всё, что из земли исходит, в землю и возвращается».

КНИГА ПЯТАЯ КОНЕЦ И НАЧАЛО

1. КРАСКИ СОЛНЦА

Любезные читатели, на этом месте повествования, казалось бы, пора и честь знать, но для многих героев книги это ещё далеко не финал. И надежду прочесть о том, чем же всё закончилось, лелеет большая часть читателей. Так что дадим нашим главным повествователям — Лань Цзефану и Большеголовому — отдохнуть, а я, их приятель Мо Янь, продолжу за них, приделав хвост к этой, можно сказать, утомительной истории.