Устал рождаться и умирать

Ну, довольно языком болтать, продолжим рассказ про нашего Лань Кайфана. Он принял на себя все хлопоты с похоронами Симэнь Хуаня и с согласия отца и тётушки захоронил его прах за могилой Цзиньлуна. Не будем далее распространяться о том, как горевали Хуан Хучжу и Лань Цзефан; речь о Кайфане, который с тех пор каждый вечер появлялся в полуподвальной комнатке привокзальной гостиницы, где остановилась Фэнхуан. Днём, как выдавалась свободная минута, он отправлялся на площадь. Пока Фэнхуан выступала с обезьяной, он, ни слова не говоря, следовал за ними, как телохранитель. В участке его поведением были недовольны, и его вызвал старый начальник участка:

— Брат Кайфан, в городе столько славных девушек, а тут женщина, выступающая с обезьяной… Ты только взгляни, на кого она похожа…

— Воля твоя, начальник, можешь отстранить меня от должности, а если и на простого полицейского не тяну, так и уволюсь.

Раз Кайфан до такого договорился, остальным стало неудобно вмешиваться, и с течением времени высказывавшие недовольство изменили своё отношение к Пан Фэнхуан. Да, она курит и пьёт, красит волосы в золотистый цвет, носит колечко в носу, шатается по площади целыми днями и действительно не похожа на приличную женщину, но настолько ли она плохой человек? И полицейские, наоборот, стали относиться к ней по-дружески. Они даже старались шутливо заговорить с ней, когда встречали на площади во время патрулирования:

— Эй, Златовласка, ты нашего замначальника слишком уж в оборот не бери, а то от него скоро совсем стебелёк останется!

— Точно, когда пора ослабить хватку, уж подотпусти!

Фэнхуан их шуточки всегда пропускала мимо ушей, лишь обезьяна грозно скалилась.

Сначала Кайфан настаивал, чтобы Фэнхуан перебралась в переулок Тяньхуа, потом — в усадьбу Симэнь, но она категорически отказалась. Прошло какое-то время, и он сам почувствовал, что, если её не будет по вечерам в этой гостиничке при вокзале, а днём она не будет бродить по привокзальной площади, ему в привокзальном участке и работать не захочется. О том, что у симпатичной «девицы с золотыми волосами и колечком в носу, что выступает с обезьяной», близкие отношения с маленьким синеликим полицейским с железной хваткой из привокзального участка, прознали также местные бродяги и шпана. Поначалу они хотели погреть на этом руки, но тут же отказались от своей затеи: кто осмелится вырывать куриную ногу из пасти тигра!

Попробую вообразить, как Кайфан каждый вечер навещал Фэнхуан в её комнатке. Эта гостиница раньше была коллективной собственностью, а после начала реформ стала частной. С точки зрения строгих установлений общественной безопасности, закрыть её было проще простого. Поэтому всякий раз при виде Лань Кайфана пухлая физиономия хозяйки расплывалась в любезной улыбке, а из её размалёванного помадой, обычно громогласного рта разве что мёд не тёк.

Первые несколько вечеров Фэнхуан на стук Кайфана не открывала. Наш Кайфан оставался стоять за дверью — молча, как столб. Из-за двери доносились то всхлипывания, то взрывы смеха. Он слышал, как повизгивает и скребётся в дверь обезьяна. Чуял то сигаретный дым, то запах вина. Но никогда не ощущал ничего похожего на запах наркотиков и радовался про себя. Если человек с такими вещами свяжется, то, считай, погиб. «А если она на самом деле займётся этим, — думал он, — смогу ли я по-прежнему сходить с ума от неё? Да, чтобы с ней ни случилось, пусть хоть вся сгниёт изнутри, буду любить её».

Всякий раз, приходя к ней, он приносил букет цветов или фрукты и, если она не открывала, стоял, пока не наставала пора уходить. Цветы и фрукты оставлял перед дверью. Хозяйка гостиницы поначалу не догадывалась, в чём дело, и предложила:

— Любезный брат, у меня с десяток красивых девушек имеется, могу позвать, выбирай, какая приглянется…

Его ледяной взгляд и сжавшиеся до хруста в костях кулаки напугали её до смерти, и больше нести всякий вздор она не осмеливалась.

Как гласит пословица, «терпение и труд всё перетрут». Фэнхуан таки отворила дверь нашему Кайфану. В полутёмной комнатке было сыро, краска на стенах пузырилась. С потолка свешивалась тусклая лампочка, стоял запах плесени. Две узкие кровати, пара драных диванов, словно притащенных со свалки. Присев на один из них, Кайфан тут же почувствовал, что коснулся задом бетонного пола. Именно тогда он и заговорил о переезде. Одна кровать её. На другой ещё разложены старые вещи Симэнь Хуаня. Теперь на этой кровати спит обезьяна. Ещё есть два термоса. И чёрно-белый телевизор с экраном четырнадцать дюймов, тоже, похоже, с помойки. Вот среди этой бедности и грязи наш Кайфан наконец и вымолвил «люблю», которое таил в душе больше десяти лет.

— Я люблю тебя… — сказал он. — Люблю с тех пор, как впервые увидел.

— Чушь! — холодно усмехнулась Фэнхуан. — Ты впервые увидел меня в Симэньтуни на кане своей бабушки. В то время ты и ползать-то не умел!

— Ползать не умел, а тебя уже любил! — не уступал Кайфан.