Устроители Святой Руси

В первых числах марта 1610 года была снята осада и с Москвы. Среди тушинцев началась паника. Лжедмитрий бежал. Бежала и Марина Мнишек. Михаил Ружинокий поджег стан и двинулся к Иосифо-Волоколамскому монастырю.

Русские тушинцы разделились. Одни поехали с повинной в Москву, другие – в Калугу к еврею Богданко.

12 марта Москва торжественно встречала своего двадцатичетырехлетнего освободителя.

Велико было народное торжество в Москве. Велика была зависть в боярских сердцах к удачливому и отважному полководцу.

23 апреля он был на крестинах у князя Ивана Михайловича Воротынского, и сразу же – его отравили! – занемог «кровотечением из носа», и через две недели умер.

9

Еще в феврале тушинцы заключили под Смоленском договор с поляками об избрании русским царем королевича Владислава, и теперь гетман Станислав Жолкевский двинулся на Москву.

24 июля он разгромил войска Василия Шуйского при Клушино и подошел к Москве.

С другой стороны к городу подошли войска Лжедмитрия Богданко.

А 17 июля Захар Ляпунов поднял мятеж в Москве…

Дворяне и дети боярские заполнили Кремль.

– Да сведен будет с царства Василий! – кричали они.

Патриарх Гермоген пытался остановить смутьянов, но все его попытки были напрасными. Мятежники заглушали своими криками святителя.

Царя Василия Шуйского вывели из дворца и насильно постригли в монахи. Иноческие обеты за него давал князь Тюфякин.

Со скорбью взирал на это безумие святитель Гермоген.

– Ты говорил обеды иноческие! – сказал он Тюфякину. – Тебя и признаю монахом, а не царя Василия!

Потом добавил:

– Аще Владыка мой Христос на престоле владычества моего укрепит мя, совлеку царя Василия от риз и освобожу его!

Мятежники увезли Василия Шуйского в Иосифо-Волоколамский монастырь и заточили там.

Власть перешла в руки семибоярщины – отравителя Скопина-Шуйского И.М. Воротынского; Ф.И. Мстиславского; А.В. Трубецкого; А.В. Голицына; Б.М. Лыкова, И.Н. Романова – брата митрополита Филарета, провозглашенного евреем Богданко патриархом; Ф.И. Шереметева.

Патриарх Филарет оставался теперь единственной твердыней в Москве.

– Что всуе мететесь? – заклинал слепцов Гермоген. – Забыли, что наша христианская вера ненавидима в странах иноплеменных?

Не услышали его потерявшие от жадности разум московские бояре.

Страшная слепота поразила московских бояр.

Видели глаза, кого выбирают в цари, но не разбирали бояре, что делают, не ведали, что творят.

Они заключили с гетманом Жолкевским договор, чтобы пригласить на русский трон королевича Владислава, и открыли полякам ворота Кремля.

И сразу забытыми оказались разговоры о переходе королевича Владислава в православие. Забытою оказалась и присяга, которую принесли москвичи королевичу. Король Сигизмунд III потребовал теперь, чтобы Москва присягнула ему.

Бояре покрутили головами, почесали в затылках и согласились.

Оставалось только уговорить Гермогена. Уговаривать его пошли М.Г. Салтыков и Ф.И. Милославский. Им казалось, что они сумеют если не уговорить патриарха, то хотя бы обмануть.

Но не удалось уговорить. Обмануть тоже не получилось.

– Я таких грамот не благословляю писать! – взглянув на протянутые бумаги, твердо сказал святитель. – И проклинаю того, кто писать их будет.

И никакие посулы, никакие хитросплетения лживых слов не смогли поколебать твердую волю патриарха.

Досадно стало тогда М.Г. Салтыкову.

Позабыв о почтительности, которой пытался прикрыться он, Салтыков выхватил нож и двинулся на патриарха, угрожая зарезать, если тот не подпишет грамоту.

– Не страшусь твоего ножа! – бесстрашно ответил святитель. – Вооружаюсь против него силою Креста Христова! Ты же будь проклят от нашего смирения в сей век и в будущий!

Кое-как Милославскому удалось увести Салтыкова.

Грамоту о согласии на все требования Сигизмунда отправили, но под этой грамотой не было подписи патриарха.

10

Казалось бы, что может сделать один человек?

Гермоген находился в Москве, где всем распоряжались поляки и предавшиеся полякам бояре… Но необорима сила человека, если он вооружен такой верой, которая была у патриарха Гермогена. Твердо, как скала, стоял он, и ни хитростью, ни угрозами не удавалось предателям добиться от него уступок.

Нет, не беспомощным был в эти трагические дни патриарх.

Великая сила исходила от него, и вся Россия смотрела на Гермогена, как на главного своего заступника, как на последнюю надежду.

И пришел час святому Гермогену совершить свой подвиг во имя опасения православной Руси…

Этот час пробил 10 декабря, когда Петр Урусов – начальник татарской стражи Лжедмитрия – зарезал на охоте своего хозяина-самозванца.

Казалось бы, рядовое для смуты событие. Тушинский вор, царик, как называли его поляки, был не первым и не единственным самозванцем.

Однако сейчас, когда Москва была оккупирована поляками, патриарх Гермоген понял, что настал момент, когда можно переломить ход роковых событий и превратить бесконечную и бессмысленную междоусобицу в освободительную войну.

Это и сделал он.

Скоро из Москвы полетели в большие и малые города грамоты: