Усы

— Так обидчивы бывают прототипы? Мне встретилось у Феллини определение счастья: возможность говорить правду так, чтобы от этого никто не страдал. Что, трудно говорить правду?

— Не задумывался над этим. Я не знаю, что такое правда. Скорее всего, она у каждого своя. Но знаю другое: ни один крупный мастер не унижал ни своего героя, даже самого разотрицательного, ни читателя.

— Вы не побоялись сделать героем «Бубнового валета» обычного человека, который, если судить по прессе и телевидению, публике сегодня не интересен. Это не гигант мысли, не гигант секса, не политик, не маньяк. Редкостная фигура — нормальный гражданин без особых примет.

— Когда-то, в молодости, я очень ощущал существовавшую в обществе иерархию, все мы были, как бы точнее выразиться, загнуты. Приходил в Дом литераторов и казалось: они — те, кто сидит в президиумах, издает собрания сочинений, — великие, первые, а мы вроде как самозванцы. Но годы идут, и начинаешь понимать, что никакой такой очереди нет. Есть люди, проживающие свою естественную жизнь. И есть те, кто все время чего-то добывает. Это мои хлопобуды из «Альтиста», члены научно-инициативной группы хлопот о будущем. Вот это их будущее и пришло. Они как раз достаточно повзрослели, чтобы подоспеть к хлебным местам. Хлопобудов было видно всегда, но что удивительно — очень много их оказалось. И начали стрелять, друг друга уничтожать… Мне интересна совсем другая жизнь, где человек осуществляет, так сказать, свое достоинство.

— Нынешнее время не слишком расположено к таким людям.

— А другого-то у нас не будет, и не надо идти ему поперек, в этом времени надо просто жить.

— Всегда удавалось установить с ним добрые отношения?

— Да нет, по-разному бывало. Случился у меня и очень тяжелый период. После «Альтиста» публика ждала нового романа, раскрученного, как сказали бы сегодня, автора, и я предполагал, что он будет иметь не меньший успех, чем предыдущий. А вот не получилось. «Альтист» ответил какой-то потребности времени, а «Аптекарь»… Еще в 1986 году он мог иметь резонанс, но, будучи напечатанным в 1988-м, оказался обречен. Надо вспомнить, что тогда происходило. Все жили книгами Солженицына, шла волна запрещенных прежде мемуаров, романов. «Аптекарь» напечатали между «Доктором Живаго» Пастернака и «Факультетом ненужных вещей» Домбровского. То были обжигающие остротой, имевшие мученическую судьбу книги, их выход стал событием и политической жизни. А с экранов телевизоров не сходили лица «умнейших» и «честнейших» людей эпохи — Станкевича, Бурбулиса… Все жили злобой дня. Ко мне из Челябинска приезжала делегация от читателей, хотели выдвинуть в депутаты. Слава Богу, хватило ума отказаться. И тут появляется книга, где автор, точно игнорируя сиюминутный политический контекст, пытается что-то говорить о вечном…

Поехал на дачу, жил там один и перечитывал «Дон-Кихота». Эта книга может излечить, наверное, от любой хандры. Дон-Кихот — живой, переливающийся красками образ, в его глубине все время происходит реакция какая-то ядерная. Особенно близок оказался мне эпизод, где странствующий рыцарь приходит к знаменитому художнику, надо полагать, Веласкесу, и спрашивает: «Что пишешь?» — «А что выйдет». Вот так и следует писать, ничего заранее не пытаясь вычислить, сконструировать.

И я подумал: ничего не надо в себе ломать, не надо подстраиваться под тенденцию. Пиши, что душа велит, и если есть в тебе что-то, что сделает тебя интересным собеседником для других, — считай, ты свою задачу выполнил.

Там же на даче нашел номер «Литературки», которую, как мне помнилось, год назад жадно читал от корки до корки, все про политику, про перестройку. Перелистывал газету и поражался: и вот эта чушь, которая сегодня никому не важна, так меня занимала? При любых обстоятельствах самое надежное — оставаться самим собой. Я не вздыхаю о прошлом, я дорожу настоящим. Это прежде всего мои студенты, которые очень много для меня значат. Например, начать новый роман, раскачать себя на большую работу было тяжеловато. Но подумал: со студентов требую, а сам?

— Раньше редакторы журналов подгоняли: неси скорее рукопись?