— Они никогда не забывали, что там живут хозяева, а Аллах не велел брать чужое. Кстати, в Йемене люди собирали пальмовые финики и тоже посылали за это деньги в страны, где сидели их помещики. Аргумент был такой: так идет от Аллаха — значит, все идет правильно! Этот аргумент меня очень поразил. Я думал, что им эти клочки земли надоели, что все это несправедливо, но мне говорили так: «Смотрите, вот кусок земли! У него есть хозяин, но он его не обрабатывает, а дает обработать арендатору. Арендатор сдает в субаренду… И получается, что маленький клочок кормит много народу». Аграрная реформа у них захлебнулась сразу. Во-первых, потому что проводилась насильственно, к чему население было не подготовлено — с точки зрения крестьян, происходящее было незаконно, расходилось с догмами шариата в частности. Потом землю поделили, но проблема воды, без которой проблему земли не решить, даже не поднималась. Из-за неприятия реформы она охватила лишь те земли, которые были расположены вокруг Кабула или других городов, где была армия.
—
— Да, потому что афганский режим — что при Тараки, что при Амине, что при Кармале — превращался в режим анклавного типа. Есть аэропорт или полевой аэродром, есть гарнизон — будут и попытки реформирования чего-то, вот и все…
—
— Без комментариев. Кому положено было знать, конечно, узнали об этом не за час… В одной из командировок я увидел на подступах к Кабулу нашу танковую колонну. Она двигалась медленно — дороги были незнакомы, а тут еще встречать эту колонну выбежало много женщин и детей, они вручали нашим танкистам цветы. Я спросил, почему они это делают, и мне сказали так: «Раз русские войска в Афганистане, значит, война, которая уже начала охватывать нашу страну, будет прекращена!» Помню, танкист головной машины спросил меня: «Дяденька, а до Кабула далеко?», и я ему с удовольствием сказал, что уже совсем рядом…
—
— Да нет, вскоре какой-то старик взял кремневое ружье и выпалил по танку. Его задержали, а йотом оказалось, что афганцы его обратно не берут. Затем еще долгое время его кормили в нашей воинской части, не зная, что с ним делать.
—
— Я сам, кстати, только потом понял значение этого эпизода. В силу своих междоусобиц, своих национальных разногласий, клановой несогласованности и вражды афганцы не сорганизовались. Ну один старик выстрелил в наш танк, какой-нибудь другой выкопал яму и заложил мину, третий отравил колодец… Не больше! Ведь и потом уже сложившиеся отряды мятежников почти никогда не действовали вместе. А вот друг в друга стрелять — это они готовы всегда… Однажды Захир Шаха, когда он жил в Риме, спросили: «Почему у вас нет единого командования моджахедов, почему они никогда не действуют крупными подразделениями?» Король сказал: «Это их большое достоинство, что они не способны вести борьбу вместе. Если бы они вели борьбу вместе, то русские бы всегда знали, что они собираются предпринимать». Афганцы ведь сами не знали, что они будут делать завтра, и это очень затрудняло наши действия.
—
— Действительно, часть нашего командования предполагала, что войска не будут вмешиваться в афганские дела, — просто встанут на границах, чтобы у Пакистана или у Ирана не было соблазна ввести свои войска… Кстати, эту задачу мы решили успешно. Хотя роль Пакистана и Ирана известна, но их войска не осмелились перейти границу. Переходили наемники, но это уже другое дело.
—
— Тут все было засекречено настолько, что даже посол не знал, что это была за стрельба… Все началось уже затемно, и звуки боя продолжались где-то два-три часа. Советские граждане, которые находились в Кабуле, лишь наутро узнали, что произошло. Это была спецоперация, которая была проведена успешно…
—