Утерянная брошь

– Кабы разделял, давно бы мыл золото на приисках в Сибири да гнил в рудниках на пару с ним. Лучше подумай, как поближе сойтись с адвокатом, – откинувшись из-за резкого поворота пролетки, издевательски усмехнулась Катаржина.

– Пан Спасович, спору нет, фигура видная, да и связи его весьма обширны. Но далеко он не пойдет. Рисковать успешной карьерой пан адвокат вряд ли станет. Кстати, что-то Константина давно не видно? – неожиданно вспомнил о Князе он.

– Пан Журавский ведет рассеянный образ жизни, – побледнела Катаржина. – Да и человек он не особо надежный, а вот Спасович… Надеюсь, в жизни он не столь свиреп, как его наружность. Я вот что подумала, Стась, – пододвинулась к мужниному уху женщина. – Сотрудничество с «Вестником Европы», как и с московскими газетами, прекрасная ширма для нас, но не надо увлекаться. Мы же здесь не за тем, дабы статейку в газету любой ценой тиснуть!

– Твоя правда, Китти, – живо отозвался на женину сентенцию Ржевуцкий. – Однако я уж обещал «Ведомостям» материал о плачевном состоянии переданных в русское владение польских помещичьих имений, когда мы были у них в редакции. Видно, ты запамятовала, – не мог пережить писательского фиаско у Стасюлевича пан Станислав. Особенно на фоне безоговорочного успеха жены.

– Коли так, поезжай в Москву, отдай им свой труд и договорись о постоянном сотрудничестве, – думая о своем потаенном, вскинулась Катаржина. – А я попробую прощупать почву среди здешних поляков. Скоро уж месяц, как мы в Петербурге, а дело так и не сдвинулось с мертвой точки.

– Спору нет, Китти, однако пара неверных движений – и политическая полиция сядет нам на хвост. Филеры Шувалова повсюду, а упомянутая тобой «ширма», как ты изволила окрестить нашу литературную деятельность, поможет скрыть подготовку к покушению. Нельзя бросаться в этот омут, не обеспечив надежного прикрытия. Стасюлевич и редактор московских «Русских Ведомостей» пан Скворцов как раз то, что нам нужно, – потеребив ус, взялся за свою профессорскую бородку Ржевуцкий.

Толкуя жене о необходимости обзавестись пресловутой «ширмой», пан Станислав испытывал определенные колебания в эффективности использования пистолетов при покушении на царя. «Две попытки24 оказались бесплодными, однако их и было лишь только две», – мучительно сомневался он. К тому же застрелить из-за угла, в спину, ничего не подозревающего человека, пусть и врага, плохо вписывалось в его представления о дворянском достоинстве и чести.

«Но император не частное лицо, а источник угнетения, разорения и смерти, он их сгусток и сосредоточие, так что обычные правила в его случае не уместны», – настраивал себя на убийство Александра II Ржевуцкий. Зато того жандармского офицера, заявившегося в салон их вагона и потребовавшего у пана Станислава паспорт подданного империи25, после чего подлейшим образом сунувшего нос в саквояж Катаржины, он бы застрелил не колеблясь. «Хорошо, что, пользуясь отсутствием соседей по салону и предполагая визит жандармов, револьверы спрятали в моих ботинках и ее бурдалю26, а прочие принадлежности для стрельбы рассовали по карманам одежды», – усмехнулся Ржевуцкий, представив озадаченную физиономию офицера, узревшего сей интимный предмет выставленным на всеобщее обозрение возле пепельницы и его, сидевшего в носках.

Дабы скрыть торчавшую из обуви рукоятку ремингтона, Катаржина прикрыла ее вторым ботинком и бросила пару в саквояж, предварительно связав обувь веревкой, кою досмотрщик поленился развязать. С бурдалю поступили затейливее. Оружие замотали материей и положили в сосуд, в который находчивая полячка воткнула букет фиолетовых хризантем, купленных на предыдущей остановке.

«Башмаки жмут, пан офицер», – провел пяткой по шикарному ковру пан Станислав, чем вызвал нескрываемое неудовольствие вернувшейся со станции и соседствующей с ними по салону дамы. «Но не до такой, же степени тесны ваши туфли, дабы пренебрегать правилами хорошего тона!» – фыркнула разгневанная мадам, и тут ее взгляд упал на букет в бурдалю. «Совсем приличия потеряли…» – потеряв дар речи, покраснела она и демонстративно пересела на другой диван.

Наблюдавший эту сцену жандарм лишь крякнул и, коснувшись цветов пальцами, растерянно посмотрел на безмятежно улыбавшуюся Катаржину, восседавшую на пустых пистолетных ящиках, после чего отбыл исполнять свою службу далее.

– А почему бы нам не привлечь твоего племянника-студента? Как я поняла, он уже успел пострадать от самодержавия, – после затянувшегося молчания вопросила Ржевуцкая.

– Зося не простит мне этого, а его отец вызовет на дуэль, – тяжело вздыхая, рассеянно пошутил пан Станислав.

– Чувства родителей Казимира мне близки и понятны, однако мальчик вырос и давно выбрал свой жребий, – опустила непокорную вуальку на лицо женщина.