Утерянная брошь

Кройцева прислуга Акулина состояла в подружках Глафиры и во время совместных походов за снедью по павильонам Андреевского рынка и товарным лавкам его гостиных рядов любила поболтать о хозяине и его молодом ассистенте, а также их «преважных» опытах на даче у инженера. Рассудив, что среди ночи Казичка едва ли потащится на Аптекарский остров, Глафира поспешила на квартиру Кройца. На подобную догадку горничную натолкнули долетевшие до ее ушей вопросы судебного следователя, а также слова Казимира, оброненные возле ее двери. «Тьфу, позабыл, какой ключ от инженерова кабинета?» – подсвечивая себе свечой и не зажигая лампы, топтался на пороге кухни Лиховцев, пытаясь разобраться с отданными ему Кройцем ключами, после чего лязгнул засовом и усвистал восвояси.

– Скоро ли? – обеспокоенно вопросил студент, когда, уйдя от Кройца, они торопились к дому горничной. Большой проспект давно обратился лесной дорогой, справа от которой простирались необъятные выгоны Смоленского поля, а слева била нещадно в нос вонь преющей кожи. Это кожевенные фабрики заводского района Чекуш настойчиво напоминали о себе.

– Да уж дошли, барин, – с придыханием отвечала Глафира, показывая рукой направо. И действительно, с северной стороны пустыри сменили уходящие вдаль непритязательные избы, сооруженные по краям бывших просек, а теперь обычных гужевых дорог, весьма отдаленно напоминавших улицы. Эта была морская слобода Галерной гавани. В ярком свете луны виднелись подернутые сухим мхом крыши, вместо заборов у иных хибар эту роль исполняли прибитые палками рогожи, и когда ветер шевелил их, перья растущего чеснока на огородах мелькали по пути.

– И впрямь дошли… – обреченно проронил Казимир, оглядывая унылую картину.

– Свернем на Весельную улицу, и второй дом справа от протоки – мой, – с тайной гордостью объявила горничная. И вправду, ее небольшой домик в три окна, как по большей части и остальные на этой улице, да и, наверное, во всей слободе, выделялся добротным, собранным из тонких бревен, забором и обитой железом кровлей.

– Располагайтесь за столом в горнице, барин, а я печку затоплю, – зажигая керосиновую лампу, зачастила Глафира, сметая с прямоугольного соснового стола несуществующий сор.

Наконец-то он смог доделать начатое. С облегчением водрузив драгоценный мешок на середину стола, Лиховцев взялся за работу.

– Щас-то мы его ужо возьмем, ваше высокоблагородие! – подбодрил судебного следователя Шнырь, когда они возвращались с Аптекарского острова, и опять не солоно хлебавши. Получив суровую отповедь от Кройца, пообещавшего пожаловаться в Окружной суд начальству Чарова, а до того с уничижительной дотошностью продемонстрировавшего, что никакого студента Лиховцева у него на даче и в помине нет, Сергей приуныл порядком. Конечно, проверить городское обиталище инженера не мешало, тем более что тот обмолвился о данных Лиховцеву ключах, однако сопроводить их до своей квартиры, да еще в такое время, категорически отказался. «Только под конвоем жандармов», – негодующе прокричал Кройц и гневно захлопнул дверь дачи.

Окна у инженера, как и во всем доме, были погружены в гнетущую темноту, но не теряющий оптимизма Шнырь разбудил дворника и потребовал у него открыть парадную и подняться с ними в квартиру. Десятиминутное топтание под дверьми, громкие перешептывания, переходившие в энергичные разговоры, и звонкие переливы колокольчика в передней инженеровой квартиры потревожили академика Зинина. Окрики с улицы встревоженной Глафиры, обращенные к находившемуся в инженеровом кабинете Казимиру прежде разбудили его…

Вышедший с пятисвечным канделябром на лестницу академик потребовал прекратить издевательства над добропорядочными людьми, пообещав пожаловаться на возмутительное самоуправство судебного следователя министру юстиции. Идти снова к Лиховцевым, дабы в очередной раз убедиться в отсутствии там студента и рискуя навлечь на свою голову законный гнев его родителей, Чаров не решился вопреки настоятельному желанию Шныря. Приказав филеру караулить наблюдаемого во дворе, а Фролу неотлучно находиться в карете и смотреть за квартирой с улицы, Сергей отправился к себе в сильно растрепанных чувствах.

«Ой-ой, как сладко, мамочки!» – голосила на весь дом Глафира, купаясь в ласках неистовствовавшего в постели Казимира, умудренного ночами любви с Катаржиной и разученными упражнениями из «Камасутры». Когда же, вконец уморенный, он попросил разбудить его не позднее половины восьмого и тотчас заснул, девушка прилегла рядом и неотрывно глядела на предмет своего женского счастья, украдкой переводя волоокий взор на часы. Опасаясь заснуть и подвести ненаглядного Казичку, Глафира поднялась с перин и, подбросив пару поленьев, уселась возле печи. На столе в сером холщовом мешке покоился готовый к убийству снаряд, но он не интересовал витавшую в облаках горничную…

Глава 26. На Марсовом поле и вокруг него