Утес - 5000 (СИ)

Липатов по старой памяти знал, что остальные парни, пацаны, дядьки, мужики и даже старики, постоянно соизмеряют собственную силу с другими. Они регулярно испытывают опасения, что в нужный час не смогут побороть врага и отстоять себя от сексуальных агрессий и прочих доминантных ритуалов. От этого сомнения и рождалась ненависть к педерастам, которые с задорной лёгкостью делали друг с другом то самое - самое страшное в жизни. Для Кузьмы же всё остальное человечество давно представлялось большой безопасной массой, а к абстрактным педерастам он относился даже поощрительно, видя в них досрочно сдавшихся конкурентов в борьбе за красивых баб.

Но сейчас что-то другое, а не простонародная опасливая злоба, заставило Кузьму остановить чужака на расстоянии. Угроза несомненно была, но она исходила не от носителя волшебной причёски. Кузьма сначала инстинктивно почувствовал опасное стечение обстоятельств, и только потом, прислушавшись к себе, вдруг понял. В данный момент больше всего он боялся, что с неба ударит молния, испепелив богопротивного содомита, несмотря на его неземную красоту волос. А молния, как ему было известно из одной передачи, всегда бьёт по площади, поражая заодно всех, кто беспричинно присутствовал рядом. Именно нависшая опасность неповинного испепеления электричеством в одно время с педерастом и заставила Кузьму определить безопасную дистанцию. "Хорошо хоть земля не влажная", - подумал попутно Кузьма, продолжая исподволь разглядывать яркого персонажа.

- Ты стой на десять метров - у нас по технике безопасности так положено. Понял? - проговорил Кузьма инструкцию.

- Чего там не понять. Стоять лучше, чем идти, - гибко поддержал тот.

- Вот и хорошо. А то шарахнет обоих без разбора.

- Меня нельзя шарахать - я пресса. Передайте там всем вашим. А то дошарахаетесь до уголовки, - храбро возмутился гомосек.

От такой неподкреплённой наглости Кузьма захохотал.

- Ты откуда взялся? - спросил он, отсмеявшись.

- С левого берега. Откуда ещё? - огрызнулся педераст.

- Как там дела, вообще?

- Готовимся к страшному суду и прочее, - начал отчитываться за неизвестное пришедший. - Федеральная программа покаяния, Министерство Последнего Дня...

- Как обычно, короче, - понял Кузьма.

- Многие верят, - возразил педераст.

- А ты чего? Я же вижу, что нераскаявшийся.

- Мне поздно, - притворно вздохнул собеседник, - сделанного взад не воротишь.

- Ой, ли? - с прищуром весело усмехнулся Кузьма.

До педераста вдруг дошёл двойной смысл сказанного им, и он тоже невольно хохотнул, смущённо отвернувшись и прикрыв рот ладошкой. От такого детского простодушия и девичьей кокетливости Кузьма вдруг вспомнил своё женатое время.

Когда-то, когда он ещё работал на Отопительном, жил Кузьма законной семьёй с одной милой девушкой. Вечерами в поздний послеработный отдых ему нравилось рассказывать ей про опасные вещи из техники безопасности на производстве, частью которого он был по штату слесаря-наладчика. Веским голосом он вспоминал ей устно, как у них на заводе смерть таится за каждым недовёрнутым болтом и криво собранным редуктором без верхней крышки. А главный инженер намеренно экономит на ТО и родных запчастях, оставляя работяг в опасности смерти и увечий. Жена пугалась и делалась серьёзной за супружью жизнь и конечности. Тогда Кузьма хохотал, называя её "доброй трусихой", а она смеялась вместе с ним оттого, что жизнь в мужских местах не так опасна и безрадостна, как она представила. Кузьме нравилось, что на свете есть такой ласковый женский человек с тонким телом, который искренне переживает за его благополучие.

Но потом подруги жены представили про неё другую жизнь, с непрестанно яркими впечатлениями и всеобщим вниманием, обеспечить которую должен был кто-то другой. Даже если бы Кузьма выиграл в лотерею миллион, то всё равно не был бы достоин такой женщины как она. От этого в семье пошли ругательства и прочий недобор.

В какой-то из дней жена встретила Кузьму на пороге с чемоданом, желая последний раз обвинить его в своём смутном неудовольствии. Она долго-долго говорила в одно предложение, заставляя Кузьму слушать, а потом замолчала. Затем она вдруг посмотрела на него тем испуганно-жалобным взглядом как когда-то давно, когда он уверял её, что завтра может жутко погибнуть с козлового крана во время ремонта, а она искренне не хотела быть одна.

"Скажи что-нибудь," - попросила она.

Но Кузьма понимал, что не знает тех сложных липких слов, которыми смог бы остановить её:

"Я в тебя добро чувствую, дичь," - тихо и неловко сформулировал он, заволновавшись от неизбежной разлуки.

Тогда жена ушла.