Утес – 5000

От досады утопающего Ставрогин страшно сматерился в выдыхаемые пузыри. Но с остатками субстанции дыхания уходила и надежда, отчего Ставрогин невольно приготовился навсегда погаснуть в уме. Он постарался вспомнить что-нибудь приятное и нестрашное в качестве последнего переживания, чтобы, схитрив, не заметить надвигающийся ужас боли и пустоты, но у него не вышло. Даже перед смертью память отказывалась приоткрыть ему тайну личных событий, оставив лишь настоящие ощущения.

И вдруг Фёдор Степанович осознал, что раньше часто испытывал такие ощущения. Вот это самое обволакивающее давление водной среды. Вспомнил, что любил плавать на глубине. Неподвижно застывать на одном месте, слегка покачиваясь течением, и слушать воду, наслаждаясь как слабыми вибрирующими волнами она шепчет ему свои тайны, лаская нежное брюшко.

Вода могла рассказать о многом. Об идущем дожде в нескольких километрах отсюда. О некрупном боязливом животном у ближнего берега, пришедшем напиться под защитой кустарника. О гудящих смертью браконьерских сетях в соседней протоке и бесцеремонных катерах, наведывающихся туда каждое утро. Река говорила с ним, как любимая жена-болтушка, не оставляя никаких секретов и полностью доверяя себя супругу.

«Вот моя семья, – догадался Ставрогин. – Я дома. Я не умру».

Он отстегнул ремень безопасности, удерживавший его всё это время, раздвинул сдувшийся пластик подушек и с наслаждением поплыл вдоль дна. Фёдору Степановичу не хотелось на поверхность, где его наверняка поджидал очередной непонятный экшен и беспомощная неопределённость. Здесь же на дне всё было по-другому, он был самим собой – уверенным одиноким хищником.

И как только Ставрогин понял эту правду о себе, он услышал зов. Где-то за сотни километров отсюда какое-то родное, могучее, единокровное существо звало его к себе. Горячая игла беззаветной любви прошла сквозь сердце Ставрогина, заставив забыть о собственных неурядицах и рисковых манёврах. Его звал тот, кто знал все ответы. Он ждал Ставрогина, чтобы заслонить тенью собственного могущества и обогреть светом своей мудрости.

Не сомневаясь больше ни секунды, Ставрогин тут же ринулся на зов, но великий неизвестный был так далеко у речных истоков, а узкий в плечах Brioni и, ослабевшие от праздной жизни, руки так неудобны против амурского течения, что, немного поборовшись, он с неохотой решил всплыть, чтобы искать более быструю транспортировку.

Вынырнув в тени моста у одной из опор, борясь с течением, уставший Ставрогин поплыл к близкому городскому берегу. Его как раз вынесло к неприметной лодочной станции, где он увидел своего заместителя, машущего рукой с борта двадцатиметровой моторной яхты.

Лещёв опустил гидравлическую платформу для купания на корме, чтобы Ставрогину было легче взобраться на борт и тут же выдал ему свежее мягкое полотенце Versace.

– Ну, как? Очнулся? – спросил он.

– Сложно сказать. Я был рыбой в прошлой жизни?

Лещёв брезгливо фыркнул:

– Вот ещё, рыба. Ты – крокодил!

И хотя внутренне Ставрогин сразу принял это объяснение как факт, оно никак не встраивалось в его внешние гуманоидные признаки.

– А как же всё это, – обвёл он окружающий антураж, – люди, прокуратура, Brioni?

– Это пиар, чтобы лишний раз не отсвечивать, – объяснил Лещёв. – Мы, рептилоиды, скромная раса, – но, увидев в глазах Ставрогина скучающий скепсис при слове «рептилоид», тут же добавил, – зато очень влиятельная.

– Правим миром?

– Может не правим, но свой голосующий пакет держим.

– Почему же я ничего такого не помню? – спросил Ставрогин.

– Рептильная дисфункция, – выдал Лещёв свой уверенный диагноз. – Угасает твой внутренний ящер. Поэтому и память теряешь. Я думал река тебя встряхнёт, но видимо совсем того, полная ящерная импотенция.

– Нам надо туда… к истоку. Меня кто-то звал, – опомнился Ставрогин.

– Кто-то звал?! Вот – ты… крокодил, одним словом, – Лещёв захохотал, хлопнув влажного Ставрогина по плечу. – Он тебя звал. Великий. Значит не всё потеряно. Вперёд, шкура, в чертоги!

Пообещав, что ответит на все вопросы, как только они уйдут от города, Лещёв повёл Ставрогина обсыхать и переодеться в одну из кают, а сам, держась привычным капитаном, ушёл на мостик.

Гардероб пассажирской каюты предоставил Ставрогину неплохой выбор. Но Фёдор Степанович был слишком поглощён открывшимися тайнами мирового порядка, что, почти не глядя, сменил хлюпающий Brioni на серые спортивки Y-3 и поло от Dolce&Gabbana в чёрно-белую полоску, приобретя тем самым легкомысленно-озорной матросский вид любителя адриатических регат.

Переодеваясь, он понял, что почему-то знает яхту. Это была двухмоторная Pearl 75 от британской верфи Pearl Motor Yachts, стоимостью далеко за два миллиона фунтов, невесть как и какими финансовым потоками оказавшаяся в амурской акватории. Фёдора Степановича это слегка ободрило. Он вынужден был признать, что путешествовать в европейском комфорте со скоростью в двадцать пять узлов, намного приятнее, чем с помощью мускульной силы по речному дну.