Утес чайки

Поначалу Мэнди показалась мне открытой, доверчивой. Мне виделась искренняя благодарность в ее глазах. Но теперь сбежать от меня – единственное, чего ей хочется, и то, что я не даю ей этого сделать, наполняет ее отчаянием и злобой.

Сестра – если только это действительно сестра – выглядит дружелюбной и милой. И все-таки совершенно не мой типаж. Потертые джинсы, армейские ботинки, черная кожаная куртка… И стрижена «под мальчика». Зачем это? У нее могли быть красивые длинные волосы. Почему современные девушки так стремятся походить на парней? Плюс сигарета в уголке рта, пирсинг в носу… нет, мне этого не понять.

Сестра исчезает, и на некоторое время улица снова погружается в спячку. Потом из других домов выходят люди. Одни садятся в машины, другие идут пешком. Только не Алларды. Похоже, «сестра» единственная, у кого есть работа. Не то чтобы я презираю тех, у кого ее нет, – никто не застрахован от сложных ситуаций. Но здесь все уж очень одно к одному.

Я мерзну все сильнее и начинаю убеждать себя, что это бесполезно. Что больше я ни с кем из этой семьи не встречусь. Но около половины девятого дверь открывается, и выходит женщина. Мать, похоже. Боже мой! Теперь достаточно светло, и я хорошо все вижу. Она маленькая, намного меньше Мэнди. Очень тощая. Волосы как солома и плохо покрашены – невообразимый пепельный оттенок с оранжевым отливом. Джинсы, свитер, кроссовки. Она останавливается возле двери и закуривает сигарету. Глубоко затягивается. По крайней мере, она не делает этого в доме. Холод ее как будто не беспокоит, женщина вовсю наслаждается никотином. Она из тех, кому он заменяет завтрак, поэтому с фигурой нет проблем. А легких не видно в зеркале каждое утро, поэтому о них можно не думать. До поры, когда не думать будет невозможно, а думать – поздно.

Мэнди пропала в начале октября, но мать не выглядит ни отчаявшейся, ни даже обеспокоенной. Конечно, она не производит впечатления счастливой женщины, но вряд ли когда-нибудь была таковой. Изможденная, ожесточенная, она воспринимает собственную жизнь как величайшую несправедливость и никогда не задавалась вопросом, что могла бы изменить в сложившихся печальных обстоятельствах.

Да, миссис Аллард не особенно переживает за дочь. Похоже, просто не верит, что с Мэнди что-то могло случиться. Просто девушка убежала с парнем, чтобы в конечном итоге пополнить ряды уличных преступников в Лондоне… Это не та карьера, какую мать может желать дочери, но у миссис Аллард, похоже, с вытеснением нежелательных мыслей в область бессознательного проблем нет.

Она даже не подозревает, как ей повезло, что Мэнди со мной и в безопасности.

Наконец миссис Аллард бросает сигарету под ноги, тушит ее носком кроссовки и исчезает в доме. Я завожу двигатель и чувствую, как прибывает тепло.

Я еду к Мэнди.

Мой путь лежит через безлюдные пустоши. Я знаю, что Мэнди не особенно нравится место, где ее временно разместили, но, при ее нынешнем поведении, нечего и думать о том, чтобы показать ее в цивилизованном обществе.

Даже сегодня она встречает меня как разъяренная дикая кошка. Выглядит ужасно – грязная, неумытая, с воспаленными глазами и с красными пятнами на коже.

– Кто ты? – шипит она на меня. – Тебе надо лечиться!

– Я советую тебе сменить тон, – холодно отвечаю я. – Иначе мы точно не поймем друг друга.

Она плюет в мою сторону, но промахивается. Плевок попадает на стену за моей спиной. Она дергает цепь, которой приковано к стене ее правое запястье.

– Я хочу есть. И пить!

Я улыбаюсь:

– Ты можешь вести себя как большая девочка? Тогда я дам тебе и попить, и поесть.

Ее глаза сужаются от гнева:

– Иди ты…

Я пожимаю плечами:

– У меня всё с собой. Бутерброды с индейкой и майонезом. Булочки с маслом, персиковым джемом. Лимонад.

Ее лицо бледнеет еще больше. Она голодает, но жажда страшнее.

– Мне нужно вымыться, – хрипит Мэнди. – И перебинтовать руку.

– У меня есть и бинты, и вода для мытья.

Здесь есть краны, но из них ничего не течет. И все розетки в нерабочем состоянии. В унитазе осталось немного несвежей воды, остальную выпила Саския. И какая-то гниль в миске. Если б это было экспериментом, сколько социальных запретов способен преодолеть человек, когда речь заходит о жизни и смерти, можно было бы сделать интересные выводы. Но я не экспериментатор, ни в коей мере.

– Ты забыла волшебное слово, – говорю я.

Мэнди смотрит на меня с ненавистью. Я вижу, как гордость борется с инстинктивным желанием жить – с голодом, болью, потребностью в личной гигиене.

– Пожалуйста, – беззвучно шепчет она.

Я приношу из машины ведро, наполняю некогда разогретой, а теперь остывшей водой из двух канистр.

И снова на ее лице ужас:

– Я не буду мыться в ведре. Я хочу под душ!

И это говорит она… Неделями бродила по улицам немытая, а теперь требует отдельный номер с баром и душевой!

– Здесь нет душа.

– Конечно же, он здесь есть.

– Он не работает. Воду отключили.

– Что это за грязная дыра?!