Утешительная партия игры в петанк

Сразу оговоримся. Его критиковали, или пытались критиковать, в основном его соплеменники, разве что за его нравственную позицию и пристрастия, но ни в коем случае не за качество его работы. Благодаря его инженерному образованию (которое иными вечерами он считал своим слабым местом, помехой), его одержимости деталями, доскональному знанию конструкций, материалов и прочей физики, репутация Шарля уже давно находилась на недосягаемой высоте.

Просто он следовал теории гениального Питера Раиса, а до него Одена,^[125] согласно которой по ходу проекта кому-то всегда приходится брать на себя неприглядную роль шекспировского Яго и направлять в нужное русло порывы чужих страстей.

Говорите, привержен к классике? Ну и пусть… Но уж никак не консерватор. Напротив, только и делал, что доказывал промышленникам, заказчикам, политикам и широкой общественности преимущества идей, которые в сто раз, в тысячу раз интереснее всех этих совершенно банальных построек, пусть и приукрашенных постмодернистскими или псевдоисторическими побрякушками, пожалуй, это и было самое трудное в его работе. В общем, и так ему доставалось со всех сторон, а тут еще почувствовал себя Perplexe'd in the extreme^[126] – как Отелло «в буре чувств».

Да и слава Богу, между прочим. Правда, роль была покороче…

Эй! Папаша! Ты что, заснул? – встряхнулся он и перестроился в средний ряд. – Что за тарабарщину ты несешь. И с чего это ты вдруг про Раиса да про Мавра заговорил?

Премного извиняюсь. Это все память, опять сбивает с пути…

Конечно.

Она была права…

Вспомни-ка.

В последний раз…

Когда она вошла в ресторан и увидела, чем ты занят, все эти твои расчеты… целуя тебя, она тебя жалела. Она говорила тебе, что нельзя в твоем возрасте столько времени тратить на то, чтобы раскладывать жизнь по полочкам. Она знала, знала: ты возразишь ей, что это твоя учеба и все такое, но…

Но?

Замолчал. Больше не пытался анализировать, устал. На следующем съезде пора сворачивать.

Нет.

Будь любезен. Пожалуйста. Вернись.

Не для того мы следовали за тобой, чтобы уже в Рамбуйе^[127] повернуть обратно.

Зачем все время размышлять? Жить так, словно руководишь проектом, строить планы, моделировать, что-то сооружать на скорую руку, рассчитывать, предвидеть, предвосхищать? Зачем ты взваливаешь на себя всю эту работу? Ты говорил, что больше ничего не боишься…

Я лгал.

А чего ты боишься?

Я хотел бы…

Чего?

Ну хорошо. Схитрим. Попробуем отвлечься. Что там у нас за окном? Красивые облака, вот появились первые коровы, последняя «Ауди», место отдыха с закусочной Ла Бригандери, взлетел сарыч, через семнадцать километров заправка, 95-й бензин стоит…

Когда мы были детьми, тихонько вновь заговорила память, и ругались… а ругались мы часто, потому что характер у обоих был отвратительный, думаю, дрались друг с другом за внимание и поцелуи одной и той же женщины, Нуну, отчаявшись нас помирить и перебрав все возможные угрозы, в конце концов неизменно отправлялся за своим голубем-чучелом, который пылился на холодильнике, совал ему в клюв что под руку попадется, чаще всего веточку укропа, и размахивал им перед нашими надутыми физиономиями:

– Рруу, рруу… Это голубь Мира, цыпочки мои… Рррууу… И мы смеялись. А смеяться вместе, значит, уже больше не сердиться друг на друга… А теперь вот эта коробка из-под обуви на сидении справа…

Какая разница, сколько стоит девяносто пятый! Ведь напрокат вроде обычно дают машины с дизелем? Что, прости? Что ты сказал? Он выпрямился, поправил ремень, разве… Разве эта чертокапельница не оставляла совсем никакой надежды? Может быть, она просто переоценила нас, в очередной раз хотела нас испытать!

И когда же она наконец оставит нас в покое, с этой своей великой любовью, которая и так нас уже…

Сколько? 1 евро 22 сантима за литр? Однако… Слушай, Баланда, замучил уже… Знаешь, весь твой незаурядный интеллект, все эти цитаты на языке оригинала, твоя принципиальность, твои блаженные студенты, твоя эрудиция, изобретательность и все прочее – знаешь, мы с удовольствием отдали бы всю это барахло за одну-единственную связную и законченную мысль.

Нахмурился, закурил, дождался, пока никотин немного прояснит голову, и наконец признался себе:

«Не хочу, чтобы ее смерть оказалась бессмысленной», – вот, оказывается, что его терзало.

Наконец-то! Вот и хорошо! Теперь дыши! Ты все осмыслил.

Не так ли? Проект готов! Можешь ехать дальше. Только замолчи и следи за дыханием. Ты этого не знаешь, но у тебя треснуло ребро.

Да, ну а если ничего не получится?..

Замолчи, говорят тебе. Думай о чем-нибудь другом.

Но расслабиться не получалось, он не мог доверять себе, по крайней мере, в том, что касается… протянул руку (ай, больно) и включил радио.