Утешительная партия игры в петанк

– Вот-вот. А когда он гонялся за нами, чтобы отправить в ванную, ты запрыгивал на стол и исполнял «Танец с саблями»…

– Помнится, с ним я страшно намучился… Ни хрена у меня не получалось…

– А когда нам хотелось конфет, то специально для него ты брался за Гуно…

– Или за Шуберта… Зависело от того, сколько мы хотели получить… Когда он выкидывал эти свои глупые фортели, я добивал его «Маршем Радецкого»…

– Вот этого я не помню…

– Да как же… Пум-пум – это Штраус. Шарль улыбнулся.

– Но больше всего он любил…

– Вот это… – продолжил Алексис, насвистывая.

– Да… Тогда можно было просить все, что угодно… Он готов был даже подделать подпись моего отца в дневнике…

– La Strada…^[149]

– Помнишь? Он повел нас смотреть этот фильм на улицу Ренн…

– И потом мы дулись на него целый день…

– Ну да… Ничего не поняли… Мы-то с его слов ожидали что-то вроде «Новобранцы сходят с ума»…^[150]

– И как же мы были разочарованы…

– И какие же мы были идиоты…

– Ты вот тут удивлялся только что, но кому, по-твоему, я могу об этом рассказывать? Ты сам кому-нибудь рассказывал?

– Никому.

– Вот видишь! Про Нуну рассказать невозможно, – добавил Алексис, прокашливаясь, – это надо было видеть.

Ухнула сова. И что же? Пора кончать этот разговор!

– Знаешь, почему я тебя не предупредил?

– …

– О похоронах…

– Потому что ты говнюк.

– Нет. То есть да… Нет. Потому что я хотел, чтобы она хоть раз принадлежала только мне.

– …

– С первого же дня, Шарль, я… Я страшно ревновал… Вообще-то я…

– Давай, продолжай… Расскажи-ка мне… Мне и впрямь интересно узнать, как это ты из-за меня к примеру сел на иглу. Удобные оправдания собственной гнусности, я всегда тебе поражался…

– В этом ты весь… Одни слова…

– Странно, а мне-то казалось, что ты вообще подзабыл, что у тебя есть мать… И если не ошибаюсь, под конец она вообще осталась как будто одна…

– Я ей звонил…

– Потрясающе! Ладно, я иду спать… Я так устал, что не уверен, смогу ли вообще заснуть…

– Ты знал ее только с хорошей стороны… Когда мы были детьми, это тебя она смешила, а я мыл сортир и таскал ее до кровати…

– Сортир мы с тобой иногда и вместе мыли, – прошептал Шарль.

– Она из тебя сделала пуп Земли. Ты был самый умный, самый способный, самый интересный.

Шарль встал.

– Видишь, какой я распрекрасный друг, Алексис Ле Мен… Напомню тебе кое-что, чтобы ты мог спокойно рассказывать детям, как старый трансвестит пародировал Фреда Астера^[150_1], а мы с тобой писались от смеха, – напомню тебе, что я, такой замечательный, бросил ее еще раньше, чем ты, бросил, как последний негодяй, и даже ни разу не позвонил… И вряд ли этот твой распрекрасный друг пришел бы на ее похороны, если бы ты даже проявил великодушие и предупредил бы его: потому что он так много работал, был так умен и талантлив, что стал человеком очень занятым и полным кретином. Ну, а теперь спокойной ночи.

Алексис пошел за ним.

– Значит, и ты знаешь…

– Ты о чем?

– Чего это стоит – сбрасывать груз на дно…

– …

– Жертвовать частью жизни, чтобы выплыть.

– Жертвовать… Частью жизни… Ну и выражаешься ты, продавец эскимо, – усмехнулся Шарль, – да мы ведь абсолютно ничем не жертвовали! Мы просто струсили… Да, «мы трусы», пожалуй, не столь шикарно звучит… Не столь пафосно… Особенно не подудишь, да? – и, приблизив большой палец к указательному: – малюсенький такой мундштук… Самый маленький…

Алексис покачал головой.

– И как же ты любишь заниматься самобичеванием… Правда, тебя воспитывали Святые Отцы… Я и забыл… Между нами – огромная разница, и знаешь, в чем она заключается?

– О да, – высокопарно изрек Шарль, – я знаю. В твоих великих Терзаниях! С большой буквы «Т», вкупе с не менее глобальным торчем, очень удобно, заметь. И что ты хочешь, чтобы я тебе ответил?

– А разница в том, что тебя воспитали люди, чтившие много всего, а меня – женщина, не верившая ни во что.

– Она верила в жиз…

Шарль оборвал себя на полуслове. Слушком поздно…

– Конечно. Достаточно вспомнить, что она с ней сделала…

– Алекс… Я все понимаю… Я понимаю, тебе надо поговорить об этом. Заметно, что к разговору ты подготовился, видать, долго репетировал… Я даже думаю, не за этим ли ты послал мне зимой столь пылкое послание… Чтобы свалить на меня все, что не удается сбросить на дно…

Но я не тот, кто тебе нужен, ты понимаешь? Я… слишком замешан в этом деле. Не могу я тебе помочь. И не потому, что не хочу, а потому, что не могу. У тебя хоть дети есть, ты… А я… я пойду спать. Передавай от меня привет своей укротительнице.

Открыл дверь в свою комнату:

– И вот еще что… Почему ты не отдал ее тело науке, ведь она столько раз заставляла тебя это обещать?

– Послушай, эта чертова больница! Тебе не кажется, что она и без того достаточно для них сде…

Он сломался.

Покачнулся, откинулся навзничь:

– Что я сделал, Шарло? – Зарыдал он, – скажи, что я сделал?

Шарль не мог нагнуться, ни тем более встать на колени. Дотронулся до его плеча.

– Кончай… Я тоже несу черт знает что. Если бы она действительно этого хотела, она бы оставила тебе записку.

– Она оставила.

Боль, тревога, бессмертие, обет. Отнял руку.