Утилизация (СИ)

Я вцепилась зубами в кулак, чтобы не завыть, не разбудить спавшую в соседней комнате Машеньку.

Галя назвала свой тренинг игрой. Пусть так. Один сын — мафия, второй шериф, остальные участники — мирные жители. Но для чего всё это? Должен же быть какой-то смысл? С трудом верилось в Галино объяснение о шоковой терапии. Кого она лечит? Сабу?

А может сыновья учатся на заочном по психологии? С высшим образованием повышают категорию хоть тренеру, хоть работнику госучреждения, хоть инженеру.

От мысли, что братья отрабатывали материал какой-нибудь курсовой, меня затошнило. Тут и на целый диплом наберётся, или на магистерскую работу. Кризисный психолог, который может добиться отличного результата от любого человека. Почему, нет?

Спина покрылась липким потом, щёки горели огнём, ступни заледенели. Мой и так нестабильный мир погружался в хаос. Меня рассматривал под микроскопом не только гражданский муж, букашке отрывали крылышки и ножки психологи, дабы пополнить объём знаний и увеличить объём страниц.

Лиза тоже попала в оборот, в этом не было сомнений. Скоро её утилизируют, как и меня. Что сказать? Отработали мы с полной отдачей, у нас же «чувство». Бежали впереди паровоза, правильно Галина Ивановна определила наши кандидатуры.

Может всё бред, выдумки? У страха глаза велики. Часть меня упиралась, огрызалась, как загнанный зверь, не хотела верить, но недельное молчание Андрея, его «не хочу об этом», внимательный, изучающий взгляд, говорили в пользу моей версии. Наверное, и рассказать о брате и мамаше Лизе намекнули в непринуждённой беседе. А то вдруг подопытная букашка начнёт звонить с обвинениями.

Я вдруг стала противна сама себе, потому что, действительно, хотела позвонить и спросить напрямую. Нет, он не дождётся моего униженного вопроса дрожащим голоском. Было и прошло. Я — умная девочка, понимаю с первого раза. Будем считать, что сексом я расплатилась за спасение от ящера. Со временем и эту мысль можно вытошнить, выплеснуть из себя как грязные помои.

Между мной и Андреем пролегла демаркационная линия, мы даже не из разных государств, мы из разных слоёв реальности. Мой шторм он не заметит, как акула, плывущая в глубине.

Учителя натаскивали меня на жизнь, словно боевую псину на смертельный бой. Никакой чувствительности, только жесткая хватка и сомкнутые клещами зубы. Они считали, если им не больно, то и мне не должно. Сопли и слёзы прерогатива слабых.

Я помнила слова бывшего, которые он клеймом выжег на сердце.

— Бесполезно сочинять приторные сказочки о добре в мире несправедливости, жажды наживы, обмана и насилия. Ты морочишь голову в первую очередь себе. Никто не воспринимает тебя всерьёз. За твоей спиной люди смеются над тобой. Никому не нужны твои герои, ничтожные и мелкие, как ты сама. Они — пустое место. Ты — пустое место!

Слова всегда имели надо мной огромную власть. Я верила ему, поэтому бросила заниматься тем, что было смыслом моей жизни, что всегда держало на плаву. В самый черный час, «девятый вал», я не видела средств спасения и чуть не сделала роковой шаг. И всё же выкарабкалась. Выкарабкалась не потому, что у меня были мощные челюсти и злость на весь мир, я выбралась из бездны благодаря любви. Любви к дочери — маленькому беззащитному существу.

* * *

Разговор с Лизой вскрыл нарыв под кожей, который смутно тревожил, мешал, а потом одним движением скальпеля из него выпустили гной. Болезненно, но есть надежда, что со временем заживёт.

Прошло три дня, выздоровление шло черепашьим шагом. Я глядела на телефон как на врага, в который помимо воли тянуло посмотреть. Ни звонка, ни смс. Я на что-то ещё надеялась? От мысли, что меня «использовали», внутри всё становилось шатким как карточный домик, готовый рухнуть от малейшего прикосновения.

Позвонила мама, и сразу начала с жёсткого наезда.

— В чём дело, почему не звонишь? Ты сделала, как я сказала?

Ответный ураган злости захлестнул меня. Карточный домик посыпался.

— Даже не собираюсь. Эта затея ничем хорошим не кончится.

— Смени тон, дорогая, — припечатала она. — Сама виновата, что выбрала дерьмо. Нечего теперь на мать злость срывать, — в её голосе послышался металл, который наждачкой прошёлся по моей израненной душе. Почему мать может унижать меня, а я должна молча давиться помоями, которые она выплёскивает на меня?

— Может, надо было любить меня в детстве, чтобы я выбрала нормального? — я еле сдерживалась, чтобы не заорать. Было больно не за «выбрала дерьмо», а за то, что дочь недостойна ничего лучшего, кроме «дерьма».

— Так тебя бедняжку не любили? Не кормили, на горшок не садили, за ручку не водили? — мать ёрничала, чувствуя свою власть надо мной.

— А если я тебя с узелком за дверь…в старости. Будешь веселиться? Или рассчитываешь на младшую дочь? Её ты из дома не выгоняла?

Зловещая пауза, и… контрольный в голову.

— Неблагодарная! Я дала тебе жизнь.

И никогда не обнимала

— Я тоже дала жизнь…

Но мать уже не слышала, сбросив звонок. Обычно она клеймила меня «не помнящей добра». В этот раз не успела.