(Терпеливого тона ему хватает лишь на несколько слов, после чего голос его становится едким, скрипучим, но сам он этого не замечает: его мысли заняты другим.)
НИНА: Чем занимаемся? Английским и географией Америки. Все равно в Италии здешняя школа не в счет. Придется сидеть второй год в одном классе.
(Узкая в кости, если бы она ела, то не была бы такой худой, но и толстой вряд ли была бы.)
УТО: Тогда зачем ты учишься, если сама говоришь, что это не нужно?
(Слабый электрический ток – ленивым теплом в крови между пахом, желудком и душой.)
HИHA: Марианна заставляет. Все равно это только до июня, потом я возвращаюсь в Милан.
(Пожимает плечами, смотрит искоса.)
УТО: Тебе здесь не нравится?
(Он сидит на краю дивана, спина прямая, глаза потуплены.)
НИНА: Да так…
(Вздыхает, смотрит в окно, переступает с ноги на ногу.)
УТО: Могу себе представить.
НИНА: Представить что?
(Защищаясь, щурит глаза.)
УТО: Что тебе все обрыдло – гуру, храм-гриб, вся эта духовная тягомотина.
НИНА: Нет, гуру ты не трогай. Он умный. И сильный.
УТО: А этот постоянный театр вокруг него? Ну ладно, оставим гуру в покое. А Марианна с ее глазами фанатички? С ее вечными поучениями и назидательными примерами. А ведь она тебе даже не мать. Бедному Джефу или Джузеппе – как там его? – деваться некуда, а ты-то с какой стати должна терпеть?
НИНА: Ну а ты, извиняюсь, чего тут сидишь?
УТО: Ты права. Но я скоро уеду.
(Он говорит резко, не говорит, а рубит. Он не выглядит наивным, не выглядит инертным, не выглядит зависимым или жаждущим общения; не выглядит внимательным.)
НИНА: Куда?
(Губы у нее светлые и полные. Хоть губы полные. Они приобретают странный изгиб, когда она задумывается или в ней проявляется любопытство.)
УТО: В Лос-Анджелес. А может, на Мадагаскар.
(Синхронность звукового и зрительного рядов. Он не старается поразить ее, ничего подобного.)
Неподвижная Нина посреди гостиной. Неуверенно смотрит в пол. По всему телу пробегают электрические разряды, сердце колотится.
Шум пылесоса за дверью гостиной, стук щетки о плинтус. Нина закусила губу.
– Я пошла.
Я кивнул, уже снова глядя в книгу, которая оставалась открытой.
Я слышал, как она надевает ботинки и теплую куртку в барокамере, я почувствовал, не поворачивая головы, два-три ее быстрых взгляда до того, как она открыла вторую стеклянную дверь и вышла на снег, на дорожку, аккуратно расчищенную ее отцом.