Утомленное солнце. Триумф Брестской крепости

«Ваня» был во всем слуга народа,
Свято Революции служил.
«Ваня» в легендарные походы
Волжскую флотилию водил.

А страна истерзана врагами…
И пришел, пришел момент такой —
У деревни Пьяный Бор на Каме
Флагман в одиночку принял бой…

Ой ты, Красное, родное Знамя,
Над рекой на миг один склонись:
У деревни Пьяный Бор на Каме
Тонет, тонет «Ваня-коммунист»!

Слова — народные, на Волге, на пристани в Рыбинске так поют…

Война другая… А люди — те же самые! Советские… Русские моряки…

«Не скажет ни камень, ни крест, где легли,
Во славу мы русского флага…»

Час спустя.

Там же

Фон Кришнер зло сказал фон Меллентину, с досадой показывая на разбитые немецкие орудия у переправы:

— Вот, я же говорил, я же предупреждал… Никто мне не верил! За русскими нужен глаз да глаз… А то они наломают таких дров! Хуже русских в этом плане — только евреи…

Фон Меллентин удивленно округлил бровь — антисемитизм в рейхсвере обычно не приживался.

— Чем евреи хуже, интересуетесь? Русские дров просто наломают. А евреи сначала дров наломают, а потом еще нам же их и продадут…

Впрочем, фон Кришнер не сам эту «mot»[85] придумал — услышал на приеме у рейхсминистра вооружений Шпеера…

23 июня 1941 года. 08 часов 50 минут.

Местечко Войская. Каменецкий район Брестской области. Бывшая «черта оседлости»

В дорожной пыли безнадежно рылись голенастые куры с окрашенными заботливыми хозяйками в разные цвета хвостами — чтобы сразу отличать, где чья.

Раввин Шаевич сидел перед крохотной деревенской синагогой на синей, как июньское небо, дощатой скамеечке и с безнадежностью смотрел на кур. За его спиной, в такой же синей, видно, крашенной той же краской, проволочной клетке весело насвистывал чижик.

Настоятель маленького сельского костела святой Анны ксендз Булька, похожий на розовощекого, пухлого престарелого младенца, опираясь на палочку, осторожно опустился на лавочку рядом с Шаевичем.

Старики молчали. Зачем нужны слова двум умным людям? Тем более за последние сорок лет ими столько было уже друг другу говорено… всякого разного, и хорошего, и таки не очень. Умным людям всегда есть о чем вместе помолчать.

И вообще, ксендз Булька давно пришел к выводу, что единственное, что нужно сейчас Божьему миру, — это хорошая скамеечка. Чтобы посидеть, помолчать и хорошенько о будущем подумать… и остановить наконец это безумие!

Булька первым нарушил зловещую, как перед страшной грозой, тишину:

— Может, шановни пан… Вы тоже пойдете с ними? Вместе?

Шаевич минуту подумал, почесал задумчиво свои роскошные седые пейсы, а потом отрицательно покачал головой:

— Нет, шановни пан… Искать будут. Спросят — где жиды, куда все делись? И будут искать, как собаки. А вдруг найдут?

— У меня?! — вскинулся ксендз Булька обидчиво.

— Шановни пан, не хотел Вас обижать… — примиряюще сказал Шаевич с извинением в голосе. — Рисковать все же не будем… Тем более, ОНИ и к католикам-то, как-то, знаете ли… не очень чтобы того!

— Это верно. Антихристова черная рать… — покачал головой горько сострадающий о чужих смертных грехах ксендз Булька. — Ну ничего. Готов уж у Господа меч злодеев сечь. Не все котам масленица — придет им и Великий Пост… Ну, шановни пан, я пошел?

— Таки прощайте, шановни пан. Звиняйте мене, коли что было не так…

Ксендз Булька, истово осенив раввина Шаевича Крестным знамением и незаметно смахнув непрошеную слезу, чуть дрогнувшим голосом произнес:

— Храни Вас Господь, Брат мой. Я буду за Вас молиться… — и нагнувшись, осторожно поцеловал своего старого оппонента в лоб, как отдают последнее целование покойнику…

Спустя пять минут…

Яркие солнечные лучи пронизывали цветные стекла витража с Сердцем Христовым…

Отец Булька подвел стайку курчавых, горбоносых, испуганно притихших детишек к алтарю и, повозившись рукой за иконой Святого Христофора, резко дернул вниз спрятанный там рычаг. Скрипнула на потайных пружинах дверь — и за иконой открылся тайный вход…

— Ой, пещерка… Откуда это здесь? — удивленно протянула старшая девочка, прижимающая к груди младшего братика.

Отец Булька, провожая Божьих детей вниз, в спасительную темноту, сказал наставительно:

— Видишь ли, дитя мое, Ватикан есть очень древняя организация… И очень предусмотрительная… и очень злопамятная. Прости меня Господь.